Вначале была любовь. Философско-исторический роман по канве событий Холокоста. Том II
божественная красавица и молодая талантливая пианистка, у которой всё впереди, и которая не имеет права губить себя, возраст, возможности и красоту. Вот точно идиот, вот так и есть, так бы и огрела его кулаком по бычьему лбу! Да на кой черт ей всё это нужно, если она лишится близости и связи с тем единственным, встреченным ею за все годы мужчиной, которого она во всей правде полюбила, и который любит, действительно любит, понимает и чувствует, а не просто хочет ее, и есть с нею суть одно? Она что – ничего не понимает? Да, она младше его, но она что – девочка, ничего в жизни и внутри не пережившая, не знает, на что идет и ради чего ей всё это, при полном сознании опасностей и трудностей, нужно? Она всё знает и понимает, и даже более, чем он, догадывается, особенно – в последние дни, когда все евреи стали носить нарукавные повязки, и когда начало происходить вот то, о чем она боится даже мельком подумать. Еще два месяца назад, когда он, оставленный без дома, без квартиры и вещей, без всего, что имел и нажил, переехал жить к ней, несколько ее подруг искренне, именно искренне стали намекать ей, что она должна подумать, потому что связь с евреем и известным, у многих на виду профессором, при сложившихся обстоятельствах и при том, что она может теперь зарабатывать и держаться только концертами для тех, может стать очень опасной. Она поняла, что те, пусть и цинично, и в грубости душевной, но искренны и тревожатся о ней, и в первый раз проглотила, тем более, что они говорили правду. А после того страшного вечера 6 ноября, так потрясшего и запугавшего всех… Она тогда чуть не сошла с ума, будучи уверенной, что он арестован вместе со всеми и послан в концлагерь, и конечно погибнет там, готова была спрыгнуть с балкона от отчаяния и ужасных мыслей, рыдала в припадке возле постели больной матери, а когда увидела его в дверях родительской квартиры, опухшего и красного глазами, в вымазанном мелом и грязью, помятом пальто, бросилась с криком и плачем на него, вцепилась в него как кошка, словно приросла к нему, и поняла в тот момент, что пока она жива – не отпустит его от себя, даже если для этого предстоит умереть, и если и вправду суждено умереть, то пусть она умрет рядом с ним, любимым, и могучи что-то для него сделать. О, вот тогда-то она поняла, что такое любовь и любить, что значит, что кто-то стал тебе любим и дорог! Что можно сделать, любя! Что могут знать об этом ее подруги, жеманно поглядывающие на вечных вокруг ухажеров, и молодых, и постарше, жадно поблескивающие глазами, цепко и трезво выбирающие лучшего и наиболее перспективного, искренне считающие, что любящего мужчину нужно мучить и любит лишь тот, кто пройдет через все запланированные ими испытания и издевательства! Она не просто старше, глубже, мудрее и настоящнее их душой – их разделяет пропасть, и в обретенном ею опыте любви она уже просто не может не испытывать к ним глубокого презрения. Такого наверное, как испытывает профессионал фортепиано, глядя