двигаться. Первая проба сил в воровстве меня не особо воодушевила, и я решил, что сегодня буду просить милостыню. Милостыню подавали в целом как обычно.
Живот сводило от голода, а если купить черствого хлеба на один шим, это все равно особо не поможет. Я уже подумывал перейти на другую улицу, когда увидел, как какой-то мальчишка подбежал к нищему младше меня на другой стороне улицы. Они о чем-то взбудораженно потолковали и побежали прочь.
Разумеется, я последовал за ними, влекомый бледной тенью своего былого жгучего любопытства. Кроме того, то, что заставило их посреди дня сорваться с насиженного места на углу оживленной улицы, наверняка заслуживало внимания. Может, тейлинцы опять хлеб раздают. Может, лоток с фруктами опрокинулся. А может, стража кого-нибудь вешает… В общем, потратить на это полчаса было не жалко.
Я следовал за мальчишками по извилистым улочкам и наконец увидел, как они свернули за угол и сбежали по лестнице в подвал сгоревшего дома. Я остановился. Слабая искорка любопытства затухла под давлением благоразумия.
Вскоре они появились снова. У обоих в руках было по ломтю черного хлеба. Я смотрел, как они прошли мимо, хохоча и толкаясь. Младший, лет шести, не больше, увидел, что я смотрю, и махнул рукой.
– Там еще осталось! – крикнул он с набитым ртом. – Но ты лучше поторопись!
Благоразумие мое тут же развернулось обратной стороной, и я осторожно спустился вниз. Внизу лестницы было несколько гнилых досок – все, что осталось от выбитой двери. Внутри я увидел короткий коридорчик, ведущий в тускло освещенную комнату. Девочка с колючим взглядом протиснулась мимо меня, не поднимая глаз. У нее в руках тоже был кусок хлеба.
Я переступил через обломки двери и очутился в холодной, сырой темноте. Сделав десяток шагов, я услышал глухой стон и застыл на месте. Стон был почти звериный, но слух подсказал мне, что он исходит из человеческих уст.
Не знаю, чего я ждал, – во всяком случае совсем не того, что нашел. В двух старых лампах горела ворвань[2], отбрасывая тусклые тени на черные каменные стены. В комнате стояло шесть топчанов, все были заняты. Двое ребятишек, почти младенцы, делили между собой одеяло, расстеленное на каменном полу, и еще один свернулся на груде тряпья. В темном углу сидел мальчишка моих лет, привалившись головой к стене.
Один из мальчишек слегка пошевелился на топчане, словно ворочался во сне. Однако в движении этом было что-то странное. Напряжение какое-то. Я пригляделся – и понял, в чем дело. Он был привязан к топчану. Все шестеро были привязаны.
Он натянул веревки и снова издал тот звук, что я слышал из коридора. Теперь он был отчетливей: низкий, стенающий вой.
– А-а-а-а-а-аба-а-а-а-а!
В первый момент я только и мог, что вспомнить сразу все истории, какие я когда-либо слышал о герцоге Гибейском. О том, как он и его люди двадцать лет похищали и мучили людей, пока церковь не вмешалась и не положила этому конец.
– Что такое, что такое! – отозвался голос из другой комнаты. Интонация была странная –