желудке.
Алеаторика. Сначала появлялись очень тяжёлые роговые очки с пуленепробиваемыми стёклами. Тонкие черты лица закрывали чёрные кудрявые волосы. В чёрных шёлковых рубашках, весь совершенно чёрный, похожий на страшное насекомое, он играл везде и всегда на всех пианино и знал миллиарды мелодий, и был ветераном Машенькиного гарема. Он сползал по стеночке со стоном: «Машенька, Машенька, Машенька…».
Ещё Алеаторика был единственным человеком в нашей тусовке, у которого всегда была котлета денег. Он швырял хрусты направо и налево. Бриллиантовый дождь исправно проливался вблизи Машеньки. Алеаторика работал в очень странном месте – «Гид-Ров-Чер-Хут-Ймет…» – в подземельях Института стали и сплавов. Он сидел в чреве Москвы, обслуживал комбайн, который печатал котлеты денег.
Жил Алеаторика в Сокольниках, где всем гостям демонстрировал новенький мотоцикл «Ява» с коляской, непонятным образом перелетевший по воздуху в комнату на седьмой этаж типового блочного дома.
Эмерсен тоже жил в Сокольниках. Он был архивариусом старинных фотоаппаратов, носил пенсне и был похож на поручика белой армии на службе у басмачей.
Весь сокольнический двор принимал участие в моей судьбе. Морячок живёт в песочнице, где детские грибочки – непорядок! Так что, когда я у Карбаса отдыхал на раскладушке, вдруг звонила мама Василия Пятакова: «Мы садимся обедать!». Или: я у Меркурия дегустирую узо, звонит Кузьминишна: «Поспели кнедлики». Я залип надолго во дворе Сокольнического рая…
Мы гоняли толпой автостопом на запад и на восток, перемещались в пространстве, подчиняясь броуновскому* движению мечты. В пути рождались и рассыпались романы, разыгрывались трагедии и комедии.
Идеальный вариант для путешествия был «мальчик-девочка». В паре снимались проблемы, связанные с горячими самцами на трассе. Я путешествовал вместе с Машенькой и был от этого на вершине небес. Машенька спала у меня на коленках, а я млел.
Салатовые саванны мешались с рыжими осиновыми субтропиками, переходя в суровые, застеленные колючим инеем степи.
Хорошей приметой было обязательно помочиться на трассу, чтобы наверняка остановить шестиколесный «фурацилин»*. За рулем сидел весёлый усатый молдаванин или одессит, везущий репу из Тамбова в Гомель. Водила травил байки про сексапильных ангелов бензоколонок, что очень бодрило за рулем. Мы получали порцию экзотической семантики, вперемежку с винегретом разума. Мы с Машенькой ночевали в окопе ползучих оврагов, с дальнобойщиками у костра пили сладкую водку…
В городах встречались обычно у памятника Ленину или в центральном хипповском кафе. Тогда в каждом городе было главное тусовое кафе. В Москве – «Турист» на Мясницкой, в Питере – «Сайгон», в Одессе – Армянская кофейня, а в Киеве – «Мичиган». Грязные, с трассы находили точку, где моментально раскуривались, надирались, получали кров и новых замечательных друзей. База оставалась галочкой на карте, и в следующий приезд мы уже знали, где мы будем жить.
В Киеве мы всегда останавливались