из Америки, проникнувшийся почтением к кукурузе как лучшей кормовой базе, он потребовал повсеместно всем колхозам, невзирая на погодно-климатические условия, садить кукурузу. Помню, как мой мудрый дядя Федя, председатель колхоза в северном Тевризском районе Омской области, обманул райком партии, засадив кукурузой только обочины полей, а на самих полях высеял привычный для этих мест овес. Когда обман вскрылся, он, конечно, схлопотал выговор по партийной линии, но зато зимой его скот был с кормами, тогда как в колхозах с послушными председателями наступила бескормица. Не захотела американская царица полей приживаться в условиях сибирского севера.
Но недаром говорят: «Наши недостатки – продолжение наших достоинств». Неукротимый и бесстрашный Никита Сергеевич, у которого хватило отваги развенчать культ отца народов, был несдержан, запальчив и непредсказуем в своих неожиданных выходках, что раздражало партийных боссов, стремившихся к спокойной упорядоченной жизни. И им удалось составить кремлевский заговор и спихнуть Никиту, оставив его доживать на даче под домашним арестом. Похоронили его, правда, хоть и тайно, в кругу ближайших родственников, но на почетном Новодевичьем кладбище. А памятник Хрущеву соорудил когда-то раскритикованный им и выгнанный из страны скандально знаменитый скульптор Эрнест Неизвестный, который в нагромождении черно-белых мраморных плит наглядно выразил противоречивый характер Никиты Сергеевича.
В отличие от Хрущева, Михаил Сергеевич отличался редкостной выдержкой и самообладанием, и потому он, очевидно, считал, что выдержит все неизбежно последующие за объявленной им гласностью и перестройкой общественные завихрения, а также критику и неприятие товарищей по ЦК. Но, ох уж это коварное «но», последствия этой новой политики молодого генсека превзошли все мыслимые и немыслимые ожидания. И ветер перемен, подувший с приходом на политическую арену Горбачева, очень скоро перерос в ураган, который снес и его самого, и саму страну, могучий и нерушимый Советский Союз.
Не буди лихо, пока тихо
Кто бы мог подумать, что в стране, где партийные органы тратили столь неимоверные усилия на идеологическую обработку народа, где повсеместно в коллективах обсуждали и одобряли решения партийных съездов и пленумов, а на демонстрациях носили портреты членов политбюро и кричали в их честь здравницы, где, не читая, осуждали Пастернака, Сахарова и Солженицына, в этой стране, в этом народе было столько недоверия к непогрешимости партии и к самой партии, столько желания жить по правде, не лгать и не лицемерить. Много было этих правдолюбцев и в рабочих коллективах, и в журналистских кругах, и среди творческой интеллигенции. Но и не меньше было и тех, кого раздражали эти правдолюбцы, кто, как говорится, с молоком матери впитал в себя общепринятые нормы лживой жизни и, кроме раздражения и агрессии, ничего не испытывал к правдолюбцам, нарушающим привычный жизненный уклад. И сейчас, когда сам генсек объявил