дворцу, чтобы представить царю список своих экономических жалоб. Возглавляемая священником, демонстрация двигалась вперед и вперед, и гвардейцы, не сумев остановить поток людей, запаниковали и стали стрелять по толпе. По меньшей мере, сто человек убили, сотни других ранили. По всей стране прокатились забастовки и протесты. Царь пытался успокоить беспорядки, согласившись на создание выборной Думы, хотя все равно хотел удержать реальную власть в своих руках. И снова было сделано слишком мало и слишком поздно. Дорога большевикам была открыта.
Сестра Успенского умерла в тюрьме в 1908 году, по какой причине – нам не известно. После ее смерти Успенский оказался человеком без семьи. В тридцать лет он был, по сути, одинок. Революция его не интересовала. Очевидно, что смерть сестры не расположила его к царю. Хотя его «петровской» стороне было что вспомнить, «Демьян» в нем, несомненно, стал намного сильнее. В 1906 году Успенский начал работать журналистом. Однако работа заставила его еще ближе столкнуться с миром «очевидных нелепиц». В редакции ведущей московской ежедневной газеты «Утро» он сидел и читал иностранные газеты: его лингвистические способности сделали его естественным кандидатом для работы с зарубежными новостями. Предполагалось, что он пишет статью о Гаагской конференции[50]. Однако во французских, немецких, английских и итальянских газетах было одно и то же сообщение. Он читал одни и те же автоматические фразы, помпезную риторику, очевидную ложь и скучные жесты. Мечтатель Успенский должен был вобрать эти пустые слова и написать о них что-то. Вместо этого он открыл ящик стола. Внутри лежали книги, которые предлагали мир, для него более реальный, чем сотни международных конференций и конвенций.
«Оккультный мир», «Жизнь после смерти», «Атлантида и Лемурия», «Учение и ритуал высшей магии», «Le Temple de Satan», «Искренние повествования пилигрима» – с этими и, надо полагать, многими другими книгами Успенский не разлучался месяцами. Он начал крайне тщательное изучение оккультизма, и из его работ очевидно, что он был знаком с большинством авторитетных работ по этой теме. Хотя он признает, что многое в этих книгах находил наивным, в них был также привкус истины, и он чувствовал, что, так или иначе, они его куда-то приведут. В любом случае, он был убежден, что Гаагская конференция и тому подобное никуда и никогда не приведут.
Потеряв так много близких, незадолго до разрыва последней связи с прошлым, неудивительно, что такой чувствительный человек, как Успенский, отрицал мир политики, вместо этого находя своего рода утешение в комфорте неизвестного – может быть, даже в возможности снова найти своих близких? Из наивных книг он узнал, что «становится возможной мысль, что смерти может не быть, что ушедшие, возможно, не исчезли навсегда, и что я могу увидеть их снова». Это замечание, как признавал и сам Успенский, многое говорит о его мотивах. За столько времени привыкший мыслить «научно», Успенский забыл, что за внешней видимостью жизни может существовать что-то еще. Что это может быть, и как ему туда