во вспышке высшего сознания заглянул в то, что назвал «подписью вещей», в реальность под поверхностью мира. «Tertium Organum» закладывает под это фундаментальное озарение крепкое и убедительное основание для систематической философии сознания.
Даже когда Успенский наименее убедителен – например, при изложении взглядов на животное восприятие – очевидно, что в четвертом измерении его, в отличие от Хинтона, интересует не возможность восприятия предметов «без точки зрения», как сформулировал бы это культурный философ Жан Гебсер[73]. Успенский считает, что восприятие вещей в высшем пространстве приведет к тому, что мы начнем думать о них иначе, «мыслить иными категориями», придем к новым концепциям, новым аналогиям, новому языку, которым мы говорим о реальности. Как ему было известно из экспериментов с полусном и наркотиками, это самое необходимое.
«Tertium Organum» с подзаголовком «Ключ к загадкам мира» недаром считается классикой работ о высшем пространстве и высшей математике. Однако ее несколько отталкивающие рассказы о разных измерениях и о «сознании» линии, квадрата и куба – своего рода отвлекающий маневр. Успенский начинает с интуитивного предположения, что позитивизм, интеллектуальная традиция его дней, крайне неадекватно описывает самые важные аспекты человеческого существования. Эта традиция много раз меняла названия, но до сих пор является официальным объяснением всего. Она утверждает, что реальное можно измерить, используя наши собственные органы чувств или их многочисленные продолжения, развитые наукой. Только видимое реально[74]. В свое время позитивизм был радикальным шагом, свежим взглядом, этапом прогресса. Но позитивизм, как и теософия, и оккультизм, затвердел в китайскую стену догматов, ограничивая рост нового знания и нового восприятия. «Tertium Organum» пробивается через эту стену и открывает путь к «новому» – так Успенский называл невидимое.
«Tertium Organum» не только развивал идеи Хинтона и других о четвертом измерении. Целью Успенского было убедить нас, что есть веские доказательства существования «невидимостей», которые наука считает несуществующими. В сущности он утверждает, что они даже более реальны, чем материальная реальность, которая, по утверждению науки, их объясняет. Со времен Уильяма Блейка, который очистил двери восприятия и увидел мир в песчинке, поэты так или иначе приходили к той же мысли – как романтики прошлого, так и символисты поколения Успенского. Успенский только подкрепил их аргументы философией.
При этом Успенский выделил себе место в анналах высшей математики и последующих обсуждениях гиперпространства. На самом деле еще одна область, где регулярно появляется имя Успенского (помимо книг о Гурджиеве и Четвертом пути), – это популярные научные работы о других измерениях. Иногда доходит до смешного: например, в «Гиперпространстве» физик Мичио Каку отмечает глубокий интерес Успенского к многомерному пространству и влияние, которое его идеи оказали на таких писателей, как Федор Достоевский[75]. Учитывая, что Достоевский умер в 1881 году,