и на кости натягивается кожа. Бедных созданий, которых можно жалеть и о которых можно переживать, даже если они вызывают легкое отвращение. Потому люди делали вид, что не замечают наших упырей. Они уводили своих чад на безопасное расстояние и продолжали веселье в стенах выстроенного невежества.
Мистер Уормкейк наклоняется ко мне и шепчет в ухо:
– Не совсем. Взрослые не обращали на нас внимания, это верно. Но человеческие дети знали, кто мы есть на самом деле. Они тыкали в нас пальцами и содрогались. Или плакали. Все это было так весело.
Я хотел на ярмарку. Именно это я силился сказать своим родителям, но так и не смог. Да, сам по себе призыв являлся ужасающим, но еще он был откровением, которого я все это время жаждал. Теперь я присоединился к Кристине Лоденер и плаксе Эдди Браху. В ту ночь сон приснился еще двум детям, а к концу недели нас стало четырнадцать. После этого сны прекратились, и все поняли, что выбрали нас. Только нас.
Мы стали избранными, объектом зависти и восхищения. Были и те, кто, подобно мне, не мог вынести зависти, и мы стали жертвами тех же издевательств, которым я ранее подвергал других. Но нас было много, и единство дарило утешение и защиту. Мы вместе обедали и гуляли на выходных. Разница в возрасте – самому младшему шесть, старшему двенадцать – была достаточно большой, и в обычных обстоятельствах мы бы ни за что не стали общаться. Червь все изменил.
Город гудел от разговоров. Не только о четырнадцати избранных детях, но и о ярмарке. За тридцать лет, прошедших с прибытия Уормкейка, Хобс Лэндинг не видел ничего подобного. А потому позволить Уормкейку возродить ярмарку казалось вполне уместным кощунством. На телефонных столбах, витринах магазинов и в библиотеках начали появляться листовки:
«Первая Ежегодная вечеринка Черепушек состоится на территории особняка Уормкейков в последние выходные сентября 1944 года. Ярмарку торжественно откроют Избранные Дети Хобс Лэндинга. Живой Труп приглашает всех вас принять участие в празднике жизни!»
Люди были заинтригованы. Раз мистер Уормкейк использовал свое прозвище, против которого прежде яростно возражал – он, поймите же, совсем не труп, – значить это могло одно: он протягивал жителям Хобс Лэндинга оливковую ветвь. Кто в таком случае откажется? Весь его клан не собирался никуда уезжать. Не разумнее ли попытаться установить дружественные отношения с самой известной семьей в городе?
Мои родители отчаялись. Прознав о моем желании, они строго запретили идти на ярмарку, несмотря на слезы в первый день после сна. Но меня это не беспокоило. Я знал, что Червь поможет мне. Я должен был присутствовать на ярмарке, и Червь сделает все, чтобы так и вышло.
Так оно и вышло. В день открытия Первой Ежегодной Ярмарки Черепушек я направился ко входной двери, ожидая сопротивления. Мои родители сидели в гостиной: мама с опущенной головой обнимала себя, а отец выглядел одновременно испуганным и разъяренным. Они видели, что я ухожу, но не сделали ни малейшего движения, чтобы помешать. Много лет спустя я узнал, что накануне