будете приходить ко мне ежедневно, шевалье. Через год вы сможете выйти на бой с двумя офицерами.
– Превосходно!
Год пролетел быстро. Лицо Рене немного похудело, волосы отросли до плен. Походка стала уверенной, а в движениях появилась грация крупной кошки.
Однажды вечером Рене снял сутану и надел гранатовый колет с шитьем, прицепил шпагу и отправился в гости на улицу Фран-Буржуа, что в восточной части Парижа, примерно в полумиле от Бастилии.
Когда он вошел, светский раут был в разгаре. Кланяясь знакомым, он отыскивал нужного ему человека. Наконец, увидев оскорбившего его офицера, Рене решительно направился к нему.
Офицер с нежностью напевал песню о любви одной из дам. Рене постоял, послушал, однако, не дав допеть песню до конца, прервал офицера на полуслове:
– Сударь, вы продолжаете настаивать на своем праве возражать, если я соберусь прийти в известный нам дом на улице Пайен?
Офицер несколько опешил, затем, оправившись от неожиданности, спросил резко:
– Кто вы такой, сударь? Я вас не знаю!
– Знаете, сударь, знаете. Я – тот самый молоденький аббат, который переводит “Юдифь” стихами и которого вы имели намерение угостить ударами палки.
– Да, уже вспомнил. – Офицер ухмыльнулся. – Так что вам угодно?
– Мне угодно, – Рене понизил голос, – чтобы вы соблаговолили пойти прогуляться со мной.
– С величайшим удовольствием. Завтра утром я в вашем распоряжении!
– Немедленно, сударь. Я не хочу дважды напоминать о себе.
Глаза офицера зловеще округлились:
– Как вам будет угодно.
Затем, обернувшись к дамам, он проговорил:
– Сударыни, прошу меня простить. Я только убью этого господина и сразу же вернусь, чтобы спеть с вами последний куплет.
И он последовал за пошедшим к выходу Рене д’Эрбле».
К шести часам темнело и, завидев оживление в доме, к Косте приходил сосед Марк Аронович. Он приносил с собой завернутую в старую телогрейку кастрюлю с супом, только что снятым с огня его хозяйкой.
Марк Аронович был пенсионером, жил в Удельной постоянно и не мог отказать себе в удовольствии провести время в мужской компании, тем более среди молодежи. Он, как говорится, пожил, много знал, был умен и собеседником являлся отменным. В 1967 году его поспешили отправить на пенсию из летно-испытательного института, которому он отдал много лет; через некоторое время, правда, позвали обратно, но вернуться он не захотел.
– Ну, так я вам скажу, молодые люди, такого воздуха, как здесь, вы нигде не сыщите! Сам Захарьин рекомендовал легочным больным наш воздух.
– Это тот Захарьин, что лечил в Ливадии Александра III, – подтрунивая над Марком Ароновичем, немедленно отреагировал Костя, – лечил, но не вылечил?
– Константин Георгиевич, дорогой, император был обречен.
– А императору, между прочим, и пятидесяти еще не было, – сказал Костя,