с головы до пят оглядел аббата, презрительно ухмыльнулся и, привычно отсалютовав шпагой, без разведки бросился в атаку.
Аббат, не сходя с места, отбил удар. Офицер выругался, едва удержавшись на ногах. Он перевел дух и осмотрелся. Рене продолжал спокойно стоять в позиции ангард. Его противник возобновил атаки.
Однако через минуту он снова остановился и в упор посмотрел на Рене, тот ответил ему холодным взглядом. В свете луны глаза аббата сверкнули, как два черных бриллианта.
Офицер отер пот, стекавший со лба. Оскалив зубы, он один за другим нанес три сильных удара. Рене отразил их и, сдвинувшись с места, сделал ложный выпад, заставив офицера переступить, чтобы удержать равновесие.
Больше офицер ничего не успел сделать. Лишь по глазам противника он понял, что лезвие шпаги Рене уже вошло ему в грудь и прошло насквозь. Он почувствовал боль, только когда вынимаемый из тела клинок скользнул по позвонкам; перед его глазами что-то ярко вспыхнуло и разлилось быстро остывающим пламенем. Секунду он постоял, выронив шпагу, и мертвым упал навзничь.
Аббат перекрестил лежащее тело, прошептал молитву, затем накрыл лицо покойного плащом. Подобрав ножны от шпаги, плащ и шляпу, Рене, не оборачиваясь, пошел по улице».
«Аббат стал мушкетером, – подумал Артур. – К сожалению, мало, что нам известно о нем в двадцатилетний период, после того как он снял мундир. Однако, прочитав всю трилогию, можно согласиться с тем, что склонность к поэзии и изысканности он не утратил, или, как говорил Сократ: “То, что я понял, прекрасно. Из этого я заключаю, что остальное, чего я не понял, тоже прекрасно”».
Артур потушил настольную лампу и лег в кровать. Голова еще была занята сценарием.
«С той поры, – продолжал размышлять Артур, – Арамис предпочитал даже в самых тяжелых условиях не расставаться со шпагой. С ней он чувствовал себя уверенно и, не раздумывая, пускал ее в ход. Был отважен и честолюбив».
Артур возмущался некомпетентностью режиссера, когда видел, что Арамис на экране заигрывает с трактирщицами или горничными. Ведь любовные связи Арамиса являлись продолжением его честолюбия.
Атос, вернее граф де Ла Фер, соперничающий по родовитости с принцами, мог позволить себе жениться на девушке, не заботясь о ее происхождении.
Портос, или господин дю Валлон де Брасье де Пьерфон, получил эту гроздь имен в результате мезальянса с богатой вдовой, которая утратила свое дворянство в браке с прокурором. Портос был тщеславен, но не честолюбив, и золото – это хлеб тщеславия, а не честолюбия.
Д’Артаньян, бедный гасконский дворянин, гвардии корнет, всей душой полюбил Констанцию, жену торговца. Ему было совершенно все равно, происходит ли она из мещан или купечества; не имело значения, крестница ли она Ла Порта, старшего камердинера королевы, или нет. Кстати, Ла Порт при всем желании не мог быть крестным отцом Констанции, потому что был моложе ее года на два. Родственную связь с Ла Портом приписал ей муж, господин Бонасье.
Д’Артаньян, корнет гвардии, был счастлив, когда на него обратила внимание миледи, графиня Винтер, и ему удалось добиться ее расположения только благодаря сделке