защитили честь и достоинство своей Фландрии, подмоченное Кварталом красных фонарей».
Вошли в собор. Тут роль гида взял на себя Мартин и стал показывать полотна Рубенса, которые тот писал специально для собора. Какая чувственность… Христос на кресте – атлант.
– Здесь можно фотографировать, – сказал «гид».
Марина сфотографировала. Его вытянутую руку с указующим перстом. Мартин посмотрел и расстроился – испорчено фото! Марина думала иначе…
Эпизод в Антверпене немного подпортил игру слаженного дуэта хозяев, и в расстановке персонажей произошла небольшая путаница, но всего представления это не испортило. Не могло испортить! Как хороша Фландрия! Как хорош Мартин! Крепкие корни, твердая вера, жизнь – как жили отцы и деды, как те фламандцы, которых писали Рубенс и Ван Дейк, а до них Брейгель-Мужицкий и Ян ван Эйк. Ни с одним мужчиной в своей жизни, включая мужа, Марина не провела столько времени вместе. Ни с одним не делила столько счастья узнавания. Побеждена ль?[10] Побеждена!
А он? Даже под пристальным вниманием двух дам – жены и англичанки – Мартин не обделял вниманием Марину. Это ей предназначались мимолетные взгляды, легкие, как бы невзначай, прикосновения. Пошли пить пиво в огромный… амбар – что-то в этом роде. Сортов пива было множество, и каждому, как объяснил Мартин, полагался определенный бокал, кружка, стакан, а иногда и вообще – странная загогулина. Один из этих сосудов издавал при употреблении не совсем приличные звуки. Его-то и подсунули Марине, а потом долго и дружно смеялись над ее смущением. Смеяться-то Мартин смеялся, но вот рука его при этом лежала на… нет, не на ее колене, но на ее плиссированной юбке… очень по-хозяйски лежала. Когда выходили, он пропустил дам вперед, а сам поотстал и обнял Марину. Как-то она вышла из своей комнаты в узкий коридор, в ту же секунду открылась дверь из гостиной – и Мартин пошел на нее, как матадор на быка, не отрывая глаз. Не дойдя одного шага, свернул в другую комнату. «Он играет со мной, дразнит и знает прекрасно эти проделки страсти нежной!» – смеялась Марина про себя. Она и сама была не прочь похулиганить: порой бросала на него мимолетный женский взгляд, загадочно улыбалась, а однажды в переполненном пабе под столетней, может быть, давности столом слегка, будто случайно, коснулась ногой его ноги. Но самым сильным оружием в ее игре была непринужденная «прохладность». Она знала это и, наслаждаясь легким флиртом, думала: «Откуда что взялось? Не бурлит ли во мне кровь польских прабабушек?!»
От обилия дневных не то что впечатлений – потрясений! – вечером голова шла кругом. К тому же Марина постоянно была голодна. Она видела, что и Джейн недовольна «питанием»: утром пили чай-кофе, днем перекусывали взятыми с собой бутербродами, когда возвращались домой, не ужинали. Она просила чай и кусочек хлеба с маслом. Англичанка однажды потребовала суп, углядев кастрюлю в холодильнике. Хозяева пили кофе. Кофе перед сном?! Не утерпев, Марина однажды все-таки спросила довольно игриво:
– Что вы собираетесь делать ночью после такого