ее в живых, и теперь она мучается, страдает, и этим страданиям нет конца и предела. Именно поездка в Испанию явилась причиной возникновения ее тяжелого недуга. И вообще, если бы она не приехала в эту Москву к Борису, никакой болезни бы у нее не было. Это он виноват, он заманил ее сюда.
«Зря я сюда приехала, надо было вернуться в этот шахтерский город, где так много угольной пыли, может, эта пыль и защищает человека от всяких напастей, вон шахтеры непосредственно дышат ею, хлещут водку как воду в жаркий день, а глядишь здоровые, как быки. Возможно, и я была бы здоровой и родила бы маленького шахтера на радость отцу и матери. А так… родители переживают, но не говорят мне ничего. А что Борис? Он отмалчивается, возможно, переживает, не зная, как от меня избавиться, куда меня деть. Не может быть, чтоб у него не было бабы. Этот волос под подушкой, – зачем я его нашла, он мне нервы портит, а у меня нервы никуда не годятся. Пожалуй, я тут совсем сгорю. А что если вернуться обратно, подышать пылью и посмотреть, что будет дальше?»
Борис приехал в этот вечер очень поздно, и как ей показалось, потом она еще раз принюхалась и убедилась, что от него несет вином и женскими духами, и загорелась, как спичка. Еще до этого она твердо решила уехать, вернуться в тот край, где родилась, посмотреть на эти пыльные улицы, надышаться сухи воздухом, смешанным с угольной пылью, побродить по не мощеной улице, посмотреть на одноэтажные домики и силикатного кирпича.
– Почему мне даже не позвонил, не сказал, что путаешься там с какой-то потаскухой? – спросила она сквозь слезы. – А я здесь сижу, волнуюсь, не попал ли ты в аварию где, не убили ли тебя бандиты? Но ты здесь, как огурчик, только несет от тебя не то чужими духами, не то спиртным. И это при больной жене, – как же так? Я давно хотела тебе сказать, что в моей болезни есть и твоя…, если не основная, то значительная доля вины. Если бы ты не послал меня в эту Испанию, где мы чуть не погибли с Тамилой, – я, наверняка, была бы здоровой. А теперь я тебе не нужна. Ты ищешь здоровую кобылку, способную унять твою страсть. Ну и пусть. Только…, зачем меня мучить? Что я тебе такого сделала? – И она заплакала навзрыд.
– Люда, дорогая, я не узнаю тебя, – приглушенным голосом произнес Борис. – Мне никто, кроме тебя, не нужен.
– Не нужен? а это что такое? – и она достала черный длинный волос, развернув белую салфетку, где он был ею спрятан.
– Волос, ну и что?
– А почему он оказался в нашей кровати под подушкой? Объясните мне, сэр, если у вас нет провалов в памяти.
Люда все больше и больше распалялась и, казалось, ее ничто не остановит, и снова стала прикладывать платок к глазам, размазывать слезы по лицу, бледному, осунувшемуся, жалкому, а потом и вовсе заключила личико в объятия своих белых ладонь и уткнула голову в подушу.
Борис присел рядом, положил ей руку на голову и мягко, как мог, сказал:
– Не нервничай, это очень вредно. Гони от себя подозрительность в моей неверности тебе, это не самый лучший