я нарочно явился к тебе, чтобы провести с тобой всю эту прекрасную ночь… чтобы ты мог убедиться в том, что все это правда, что я тоже… тоже тебя люблю…
В доказательство неизменности и серьезности своих последних признаний, Марэ сам принялся целовать Эрнеста в щеки, в лоб, в глаза, мокрые от счастливых слез, в дрожащие губы, только что сделавшие его счастливейшим из людей…
Несколько минут ночная тьма вокруг них была полна одними вздохами и звуками нежных поцелуев, и созвучным биением двух сердец.
Едва придя в себя, уверившись, что сон не рассеется, и Жан не исчезнет, Эрнест проговорил:
– Давай разденемся… я хочу тебя всего увидеть… и лечь с тобой…
Он взялся за края Жановой водолазки, влажной от пота, росы и его собственных слез, потянул ее вверх с наивным бесстыдством Ганимеда перед Юпитером… и едва могучий торс любовника открылся для созерцания и всего остального, Эрнест обрушил на грудь Марэ целый водопад поцелуев. Одновременно его руки уверенно расстегивали пуговицы на брюках и молнию на джинсах, чтобы поскорее избавить их обоих от этого возмутительно-лишнего предмета одежды.
Жан взялся помогать Эрнесту, но от непривычного волнения его пальцы дрожали, и он только мешал юноше справиться.
– Постой… куда ты так торопишься? Я не исчезну, у нас впереди вся ночь… – поняв, что не в силах поспеть за лихорадочным темпом любовника, он предпринял попытку убедить его не спешить. Ему тоже не терпелось вновь взглянуть на обнаженного Ганимеда, но он хотел растянуть удовольствие от взаимного раздевания.
– Почему? – Эрнест замер и метнул на Жана подозрительный взгляд. – Я… делаю что-то не так, мой король?.. Тебе… не нравится?..
Щеки его вдруг залились краской стыда – кто знает, может, он своей внезапной экзальтацией напугал Жана… или вовсе отвратил?..
– Нет-нет, все так, мой дорогой, просто не спеши. Я… хочу чтобы ты дал мне самому тебя раздеть… – Марэ успокоительно погладил его по плечам и гладкой груди, жадным взором касаясь темных сосков… и больше всего на свете желал припасть к ним губами.
– Нууу… ладно… – Эрнест, чувствуя, что у него кружится голова и подкашиваются ноги, отшагнул назад и упал на оттоманку перед камином. Дрова в камине уже успели прогореть, но красноватые угли, подернутые серебристой пылью, тлели и распространяли по комнате приятное ласкающее тепло.
Марэ промедлил пару мгновений, откровенно любуясь юношей, его естественной и в то же время соблазняющей позой. Почему-то мельком припомнилось, как в молодости побывал в гостях у Пикассо, и шутки ради разлегся на полу, закинув руки за голову и приподнял бедро, имитируя аффектированную позу натурщицы на картине… но разница была в том, что Эрнест не играл, не пытался поразить, просто в нем от природы присутствовало тонкое чувство прекрасного, или, скорее, он был воплощенной красотой. Очаровывал, сам того не зная, так же просто, как вдыхал