большевиков… Оповестить о том же окрестные села. Мужикам раздавать еще и винтовки. Пленных распустить по домам. Строго предупредить: «Опять поймаем в Тамбове – расстрел». И последнее, хотя это будет уже не по вашей части. Приказом по корпусу объявить о создании Тульской дивизии. Дать ей знамя, образовать штаб. Казачьим разъездам срочно донести такую весть до тульских деревень. Там объявлять: пусть спешат навстречу. Примем, оденем, вооружим… Чиновничество, дворянство отказалось от инициативы. Обопремся на мужика. И пусть не сетуют – на самого черноземного. Потом пожалеют. Все возьму в свои руки. Да-да…
На третьи сутки пути, часов в десять утра, холмы, у подножия которых пролегла железная дорога, расступились. Перед вагонным окном словно сдвинулся занавес. Открылся вид на широкую синюю ленту воды, усеянную пятнами парусов. Волга!
Мануков восторгался:
– Христофор Андреевич! Фотий Фомич! Так было и вчера, и двадцать лет назад. Будет и через сто. Вечное, понимаете?
Ехали мимо гигантских нефтяных баков, фабричных труб, заводских зданий, россыпи деревянных и каменных домиков, землянок, мазанок. Начинался Царицын.
Сотрясаясь от частых толчков, поезд вполз в тесный промежуток между другими составами.
Наконец последовал еще один, особенно сильный толчок. Движение прекратилось. Шорохов отшатнулся от окна. На соседних путях стоял товарный вагон. Проем его сорванной двери затягивала колючая проволока. Сквозь нее полуголые люди, в лохмотьях, в бинтах с проступившей сквозь них запекшейся кровью, протягивали к окну их купе пустые кружки, банки. Просили пить. Пленные.
Он покосился на компаньонов. Тоже увидели пленных. Нечипоренко злорадно смеется. Варенцов презрителен. Мануков смотрит надменно. Враги. Не на жизнь, на смерть. Торжествуют. Надо и ему стоять с ними рядом. Не отводить взгляда. Истинное сочувствие не в словах. Не в слезе в углу глаза. Оно в ударе, которым закончится бой. Высокие слова. Ему не прожить без них.
Громовые раскаты обрушивались на Тамбов. Выли собаки. По безлюдным улицам мерно цокали копыта казачьей конницы.
Мамонтов остановил лошадь, снял перчатку, подставил ладонь. С неба валились черные и рыжие крупинки. Порох уже взорванных артиллерийских складов. Так быстро разлетался, что не успевал весь сгореть. Засыпать бы им дома этого проклятого города до самых крыш. И поджечь. Но и без того хватят лиха. В тех складах еще и снаряды с удушливым газом. Вот-вот и они взлетят в воздух. Подул бы только подходящий ветер. Переморить их всех, подлецов!
Слово это Мамонтов адресовал в первую очередь самым высокородным слоям тамбовского населения, на которые прежде он столь опирался в своих расчетах и которые так и не пожелали, отказались стать в городе правящей силой, и, что было всего обидней ему, отказались без каких-либо объяснений. Не поверили лично в него? Не впечатлил? И настолько, что не захотели унизиться до разговоров? Может, другое: вообще уже угасили в себе идеалы Белого движения? Но ведь возрождение их в конечном счете от кого и зависело? И как раз это предлагалось