на животе, а большие пальцы, как пулеметы, выставлены вперед.
«Я ничего не понимаю в производстве больших самолетов, Герман, – сказал Удет. – Это дело не по мне. Лучше отказаться сейчас…»
Большие пальцы выстрелили. Геринг встал, укоризна раздула его щеки.
«Не беда, Эрнст. Положись на людей. Нам нужны твои идеи. Это – главное!..»
– Люди, идеи… – проворчал Удет, вспомнив этот эпизод, и вдруг в упор, как будто впервые, посмотрел на своего адъютанта. – О чем ты думаешь, Пауль?
– О Стокгольме, господин генерал, о ваших гастролях…
…Стокгольм в конце двадцатых годов был европейской ярмаркой, европейским перекрестком. Сюда съезжались из голодной Европы злые, предприимчивые и азартные юнцы. Юный Пауль Пихт стоял в толпе, задрав голову. А в небе носился белый самолетик.
Самолет разворачивался так низко, что крылом касался травы. На траве лежал женский головной платок. Крючок на конце крыла цеплял красный шелк и уносил его ввысь. И вот уже подхваченный ветром он спускался к толпе из поднебесья. Тысячи рук тянулись к платку. Тысячи глоток вопили: «Удет, Удет!..»
– В Стокгольме я понял, что должен летать, – задумчиво проговорил Пихт.
– Да, Стокгольм… – довольно улыбнулся Удет. – Оглушительный успех. Я был отличным летчиком, Пауль!
– Германия вами гордится, господин генерал.
– Германия не дает мне летать!
– Вы должны ценить заботу рейхсмаршала…
– Да, да, Пауль, я был сердечно тронут. Герман проявил истинно братские чувства…
– Вы нужны рейху, генерал. Ваш опыт…
– Мой опыт? – взорвался Удет. – Что толку в моем опыте, если я не могу взять в руки штурвал? Ты видел этого мальчишку Варзица, Пауль? Зеленый трусливый сопляк! Он вылез из кабины белый, как мельничная мышь. Но как он смотрел на меня! Как на инвалида, Пауль, как на последнего жалкого инвалида! Налей мне двойную!
Разливая бренди, Пихт невольно представил себе элегантного, широкоплечего Удета, вылезающего из «Хейнкеля-176». Да, будь сегодня на месте Варзица Удет, обстановка на аэродроме была бы иной. «Король скорости» сразу бы оценил удивительные возможности реактивного двигателя. Теперь же Удет увидел в затее Хейнкеля лишь грубое посягательство на те устои воздухоплавания, которые были освящены им самим.
– А как тебе понравилась эта прыгающая лягушка, эта скорлупа с крылышками, а, Пауль? Доктор носится с ней, как будто и в самом деле снес золотое яйцо.
– Вы хотите услышать мое неофициальное мнение, господин генерал?
– Я хочу знать твое мнение, Пауль, и катись ты еще раз к черту со своей официальностью!
– Я очень уважаю заслуги доктора Хейнкеля перед немецкой авиацией, но считаю, что в данном случае ему изменило чувство ответственности перед немецким народом. «Хейнкель-176» – машина несерьезная. Мне бы не хотелось так думать, мой генерал, но, видно, у доктора рыльце в пушку, если он взялся за разные фокусы. Его дело –