ты не охренел? – спросила Юна. И Грошеву: – Кинь ему пару штук, с него хватит.
– Молчи, сказал же! – прикрикнул Грошев.
У него было на карте тридцать тысяч с чем-то, это с чем-то сейчас ушло на покупки, значит, почти ровно тридцать. Пятнадцать с мелочью из запаса и пятнадцать триста – пенсия, которую в этом месяце перечислили почему-то раньше, чем обычно. Жалко потерять треть, но не катастрофа.
Он достал смартфон, вошел в онлайн-банк. Охранник приблизился, наблюдал. На дисплее появился номер счета и сумма, на счету имеющаяся. Охранник продиктовал номер телефона. Грошев записал. И тут охранник выхватил смартфон, ловко застучал пальцем. Зазвенел тихий колокольчик – деньги ушли.
– Так вернее, – сказал охранник, возвращая смартфон. – И марш отсюда!
Он отодвинул засов и распахнул дверь.
– Ну, ты и… – начала Юна.
– Идем! – Грошев схватил ее за руку и потащил.
Выходя, Юна выхватила у охранника бутылку, подняла вверх, замахиваясь и отступая. Закричала:
– Только попробуй! Мы заплатили!
– Валите!
Они шли сначала быстро, молча, потом Юна остановилась:
– Куда мы бежим?
– В самом деле…
– Ругаться будешь?
– С чего? Я знал, на что шел.
– Тоже правда. Вот сволочь, а! Но ты неплохо его уговорил. Денег жалко, но могло быть хуже.
– А ты зря дергалась.
– Я нарочно. Чтобы он совсем не оборзел. Десять тысяч, ну у вас в Москве и тарифы!
– В Саратове за воровство меньше берут?
– Намного!
Ничего смешного не было ни в вопросе Грошева, ни в ответе Юны, но они оба одновременно рассмеялись. И продолжали смеяться, так и шли, смеясь, даже устали от смеха, увидели лавочку, присели, Грошев отвинтил пробку, подал бутылку Юне. Она отпила, и он отпил.
Грошев смотрел на улыбающуюся Юну. Улыбка ей очень шла, она сейчас казалась симпатичной, даже, пожалуй, красивой. Может, и правда у нее лицо как у матери: до определенного возраста невнятный эскиз, а потом все лучшее становится проясненным, недостатки же сглаживаются, как сейчас они сглажены вечерним светом.
Юна взглянула на него вопросительно и удивленно, будто разгадала его мысли и с вежливой брезгливостью недоумевала, с чего вдруг они полезли в дедушкину голову. Она встала.
– Хватит шататься, домой пора.
Они вернулись, оба долго умывались и мыли руки горячей водой, согреваясь и будто смывая следы неприятного происшествия, потом сели за стол, с большой охотой выпили, и еще выпили, и еще.
– Бутылка-то ноль семь, – сказала Юна. – Вот я умница, правда?
И они еще выпили. И еще.
А потом все было вспышками: реальность то исчезала, то появлялась. Вот Грошев проваливается в беспамятство, а вот обнаруживает себя плачущим и повторяющим:
– Никогда у меня не будет ничего подобного! Никогда, понимаешь или нет? Способна ты это понять? Понимаешь, что это такое – умереть в восемнадцать лет? И я умер вместе с ней, понимаешь?
И опять провал,