более высокого административного посвящения.
– Саша, – ответил Глынин, пожимая тут же протянутую ему крепкую теплую ладонь. – А скажите, вы еще долго в Москве будете?
– В каком смысли? – с сильным ударением на «ка» спросил Цуриндели.
– Ну, вы домой когда уезжаете, когда мы можем встретиться? – искренне поинтересовался Саша.
– Ваще, я живу в Маскве, так что встретица можим, кода хочиш… – Добрая улыбка освоившегося завоевателя искусства (и земли под ним) устало вползла на немолодое, в лукавых морщинках, лицо и так же тихо сползла на нет. – Давай вечирам пазвани, вот мой тилифон. Ну, будь здароф! – И комиссия с Цуриндели на щите двинулась дальше.
Немного сконфузившийся Саша, не очень-то много, если честно, знавший про Мастера Цуриндели, а тем более про места его обитания, взял блестящую золотую визитку и, попрощавшись, вышел из зала… Вопрос с Глазовым, как он понял, был закрыт. Перевел стрелки на грузина… Ну, ладно, русский несгибаемый патриот! А Цуриндели ничего не боится, странно. Улыбается, руку жмет. Про Звиади Михайловича Глынин слышал только то, что еще в советские времена щедрый и любвеобильный грузин набрасывал на плечи понравившихся ему женщин норковые шубы, манто, непонятно откуда взявшиеся под рукой в данный момент. Может, завистники врут? Ну, тогда бы говорили, что он ворует шубы… Ладно, бог с ними…
Вечером он позвонил Цуриндели и тут же был приглашен на завтра в гости на Большую Грузинскую (хорошо грузин устроился, по адресу).
– Сразу за Заапарком, чут левэе. Пасолство ФРГ знаеш, так эта мой дом, рядам мастирская. У них общий забор зэлененкий, варота черные. Скажиш, ко мнэ. Прапустят. Часов в дэвят жду, – деловито объяснял художник.
Вечером, ровно без одной минуты девять, Саша подошел к огромным кованым черным воротам грузинской крепости. Его тут же встретил молчаливый охранник и, узнав фамилию, повел через двор в главный дом. В огромном зале, обшитом сталинскими дубовыми резными панелями, стоял низенький с полкомнаты стол, на котором разместилась огромная экспозиция.
– Эта праэкт дэтскава парка. Диснэйлэнд в Маскве. Всо дла дэтэй, – услышал сзади веселый голос художника обалдевший Глынин.
Но еще больше его заинтересовала больших размеров, остроумно закомпонованная фотография в золотой шикарной раме, стоящая неподалеку на журнальном столике. Слева стоял трезвый Президент России Эльцин, справа его «лучший друг» и друг все настоящих «россиянцев», Президент США, Билл Глиндтон, по центру, с трудом доставая им до верхних пуговиц на пиджаках, он сам, Мастер пера и резака, Звиади Цуриндели. А где-то снизу слева, как бы высовываясь, вылезая из-под рамы, с заискивающей улыбкой глядя сразу на всех троих, с подносом фруктов в крепких маленьких, но загребущих ручонках мельтешило (даже на фотографии) крепкое медовое толстенькое тело мэра Кепкина по кличке Лужок.
– Эта ани тут были, – как бы походя сказал художник и, позвав