рано утром, чаще всего к вечеру в стельку пьяного.
Rebrov was in love just once when he was eighteen, and as it turned out the last time too. She lived in the neighboring village, on other side of the lake. That village was much bigger, and there was even a food store and elementary school with two classes. Adolescent Ivan Rebrov went to his school on a horseback: every day six miles around the lake, and six back. Only in January, with wolf weddings in full play, when they ran baring their teeth even into the villages, his father harnessed his horse in a sledge, threw inside an old rusty shotgun and drove his son to the school. But that happened only if his father could be livened up in the morning, because in the evenings he was mostly dead drunk.
Но с мая до поздней осени, если не было сильного ветра, Ребров плавал в ту деревню на лодке. Лодки тут были долбленые, из двух толстых осин, гладко выструганных и сбитых прочными клиньями. Других и не строили. В этом озерном краю на каждом лесном берегу сушилось несколько таких «роек», все для общего пользования. Устойчивые, подъемные, ухода они не требовали, – их только переворачивали в конце осени вверх днищами осин и оставляли так до весны. На них часто перевозили коров, и менее часто – гробы с покойниками, в последний путь по родному озеру на кладбище.
From May till late autumn, if there was no high winds, young Rebrov sailed to that village by boat. The boat was made of two thick aspens, hollowed out and fastened by steel bolt. They didn’t build boats any other way here. On the banks of numerous forest lakes one could always find such a boat, roiki, all of them for everyone’s use. Very stable and lifting, they did not require any maintenance: overturned in late autumn, with aspens bottoms up, they were left thus until spring. They were frequently used to transport cattle to distant pastures, and less frequently,the coffins, for its last trips by lake to the cemetery.
Кладбище было еще дальше за той деревней, у другого озера, там лежали все деды и бабки Реброва, покоилась и его мать. Была там когда-то и большая церковь, но в тридцатых годах большевики разобрали ее на кирпич. Оставили только высокую колокольню, из особых военно-тактических соображений. И теперь эта колокольня, обсыпавшаяся, с растущими из проломов высоко над землей кустами, поднималась над лесами, озерами, обезлюдившими деревнями и одна напоминала, что была тут когда-то другая, правильная жизнь.
The cemetery was even further behind that village, on a hill by another lake. There were buried all Rebrov’s grandfathers and grandmothers, there also rested in peace his beloved mother. Near the cemetery once stood a beautiful church, that was seen miles away, but in the thirties atheist bolsheviks dismantled it to use the quality old bricks, and its bells for scrap. They left only high bell-tower, obviously, for some military reasons. Now this tower, declined and decayed, with thin birches growing on the crumbling bricks high over the ground, stood as if looking with sorrow at surrounding forests, lakes, the depopulated villages, recalling better life there: proper, godly and sober.
С Машей Ребров учился еще в первых классах начальной школы, в ее деревне. Но с третьего года его перевели в далекую школу-интернат, а ее увезли к родным в райцентр, в десятилетку. Мельком виделись, конечно, летом, на озере, но любовь пришла только в восемнадцать.
Он снова работал в лесу, в другой бригаде. Хорошо работал – и пилил, и возил. Платили тут не в пример регулярнее после того случая, даже аванс иногда выдавали. Он даже успел деньжат подкопить: хотел избу поправить, надстроить, перед тем, как жену в нее ввести. Ждали только весны, чтобы расписаться, когда ей исполнится восемнадцать.
Ivan and Masha went to school together for only two years. From the third year he was sent to boarding school, and Masha was taken to her relatives living in the district center, having there a good high school. They saw each other and played together every summer, but real love came to Ivan Rebrov only at eighteen.
He worked then again in the woods, but with another team. He worked hard, sawing the timber and hauling it by the trucks. They paid better there and more regularly after that grim incident. Rebrov did not drink much and saved all the money: he wanted to repair his house and add one more room, good enough to bring his wife into. They both were waiting for spring to marry, when Masha will be eighteen, too.
Ребров работал всю зиму на дальних делянках, но часто кто-нибудь из земляков приезжал-уезжал, и они оправляли друг дружке нежные хорошие записки. Сам он домой специально не ездил, хотел испытать себя и ее: ему скоро было идти в армию. И вот испытал. Записки к концу зимы стали приходить в лес реже и стали они как-то суше. Потом вообще перестали приходить. А в апреле один вернувшийся из деревни земляк так прямо и сказал Реброву:
– Загуляла твоя Маша.
Rebrov worked all that winter on distant allotments. Almost every week someone of their team went back home for a short stay to one of the neighboring villages, and Rebrov exchanged with his Masha gentle and loving letters.