рачительной невестке. Иной раз две хозяйки под одной крышей ужиться не могут, но старуха Осорьина, оценив хозяйственную распорядительность невестки, постепенно сама передала ей все «бразды правления» в доме. Лишь одно огорчало в Ульяне добросердечную старушку: строгий пост, которым она продолжала «изнурять» себя, выйдя замуж.
– Куда ж это годиться, раз в день кушать! Тебе ведь деток родить, а на то силы потребны! А ну как захвораешь?
Но Ульяна не хворала. Ни разу в жизни. А свекровь вскоре была успокоена. Когда после очередного неурожайного года, Муром и окрестности наполнились голодающими, Ульяна озаботилась тем, где раздобыть для них еды. Выручки от продажи рукоделий не хватало, а распоряжаться имуществом мужниной семьи она не могла, как прежде и имуществом семьи своей. Тогда Ульяна стала просить себе и завтраки, и полдники, и ужины.
– Что это ты, милая, – лукаво спрашивала свекровь, – пока изобильные годы стояли, лишний кусочек съесть боялась? А теперь, как голод настал, так такая охота к еде в тебе, наконец, пробудилась?
– Так ведь детишек все больше делается, – улыбалась в ответ Ульяна, и впрямь носившая под сердцем очередное чадо. – Истощают они меня, надо силы поддерживать! Все время теперь есть хочется!
– То-то же, – довольно кивала старуха. – Давно бы так! – и удовлетворенная, что невестка взялась за ум, распорядилась, чтобы еду из кладовых могла брать она во всякое время.
Конечно, сама из этих запасов Ульяна не съела ни крошки. С годами она лишь строже постилась, лишь больше ограничивала себя во всем. Когда же свекор со свекровью отошли в лучший мир, приняв перед кончиной постриг, наступило время для того, к чему так стремилась всю жизнь Ульяна – широкому благотворению. Отныне запасы в имении делались лишь на год, все же собранное сверх раздавалось нищим. Ни один убогий, приходивший в дом Осорьиных, не уходил оттуда тощ и не утешен сердечным словом.
Юрий, хотя и считал чудачества жены избыточными и иногда укорял ее за то, но не препятствовал. К тому же время и силы его занимала служба, и ведение хозяйства он всецело доверил Ульяне. После гибели старших сыновей хотела она уйти в монастырь, но Юрий отговорил – ради себя и младших детей.
Но, вот, и младшие выросли и зажили своими семьями. Юрий же почил, завещав имение сыну Дружине. Как ни люб был Ульяне сын, как ни понимал он ее, относясь с великим почтением, а все ж не хотелось на старости лет снова как бы приживалкой в чужом дому становиться, с невесткой, чудачества свекрови осуждавшей, спорить, зависеть от сыновней семьи. Собралась Ульяна да и уехала вместе с верной Варварой на родную Нижегродчину, в родительскую вотчину, столь долго по ней кручинившуюся.
Здесь завела Ульяна в хозяйстве тот же порядок, что и в Муроме: запасы делались лишь на год, а все излишки раздавались нищим. Раздавала она и все личные вещи. Зимой ходила без шубы, отдав и ее. Холода Ульяна не чувствовала. Не чувствовала и усталости, хотя спала теперь лишь по два часа, а работала еще больше прежнего.
– Ах, госпожа моя бесценная, милостивица, да ведь ты же