Я оставил его пехотный полк по приказу штурмового подразделения. Среди сутолоки и криков чёрных фесок он рассказывает:
– В Меоло [46] была потеха. Битва неаполитанских клоунов и шутов. Настоящий бордель с пьяными драками. Но сколько крови и сколько убитых! Однако, было весело. Я никогда не видел такого переполоха. Подумай только, наш пулемёт тащил наверх австрийский пулемёт, тащивший наверх наш пулемёт! Один в заднице у другого! Все три в один ряд. Непонятно, где проходила линия фронта. Линия постоянно колебалась. Поваленные деревья, непредвиденные проволочные заграждения, все телефонные провода были повреждены. Вдруг я углубился с пулемётом в заросли и вышел на луг. Но, та-та-та-та… да, три австрийских пулемёта! Ай! ай! назад, назад! Их слишком много, а нас слишком мало!
Полковник Тривульцио сопровождает свой рассказ о нелепейшем отступлении комическими жестами.
– Мы попрятались за деревьями, в 50-ти метрах позади. Три секунды. Остальные чёрные фески сгрудились за спиной, как школяры на пирушке. Внезапно все вскочили и бросились на луг. Чёрт возьми! Чёрт возьми! Но мы были уверены в своих силах! Чувство победы было у нас в крови. Вперёд, назад, потерялись, отбились. Потерялись с самоуверенностью богачей на игровой доске. «Нужно взорвать эти три пушки?» – спрашивает меня капрал. Все отвечают: «нет, нет, нет, боже упаси! Мы заберём их, ничего не нужно взрывать. Теперь это наши пушки, и через полчаса мы вернёмся за ними». Мы были спокойны, как праведники! Тридцать парных упряжек наших лошадей попали к австрийцам и вернулись к нам через полчаса.
Я протискиваюсь сквозь толпу с Зазà на руках и выхожу наружу, в темноту Вероны.
Пара кабаков с полузакрытыми ставнями. Хмель ударил в головы и выгнал наружу разрозненные группы, горланящие дуэты, дерзкие кулаки и кинжалы, готовые к потасовкам и крайне раздражённые тем, что не видят перед собой коленопреклонённого города с коврами нежных женщин на булыжной мостовой, фонарями и гирляндами женщин на балконах. В чёрном проёме ворот драка между карабинерами и ардити. Я вмешиваюсь, потому что огромный карабинер обхватил и потащил подмышкой негодующего тощего ардито[47], беспомощно бьющего в воздухе ногами в ритме азбуки Морзе.
– Отставить, так не обращаются с солдатами победителями.
– Но, господин лейтенант, он дал мне кулаком в нос. Взгляните, сколько кровищи.
– Пусть себе идёт, он пьян. Нужно уважать опьянение героев.
– Если это приказ, господин лейтенант, то пусть идёт. Хвастливые бестии распоясалась в тёмном городе. Будут неприятности, но не имеет значения.
Всю ночь напролёт я шатался по городу вместе с ардити, подпевая им и подхватывая припевы их песен, пьяный не от вина, но от того преображающего алкоголя, который все философы мечтают растворить и уничтожить в своих педантичных холодных перегонных кубах, и который называется патриотизмом. В этом смысле я никогда не стану трезвенником.
На заре, в вагоне второго класса, везущем меня в Модену,