ощущение некого дежавю. Всплыла картина из детства: ночь в таборе, возле костров цыгане попыхивают трубками, у реки – табун лошадей… Бабушка иногда позволяла ночевать у цыган, это случалось редко, зато те картины крепко-накрепко врезались в память, ночь в таборе казалась фантастически прекрасной, настоящим приключением. Цыгане, Пелагея – как это всё далеко! Родное, бесконечно милое, но, увы, невозвратимое, как и само детство…
Здесь толкотня оживлённей, больше людей, греющихся у огня, да и костров больше. К тому ж снег кругом, а не густые травы. Однако небо, втягивающее взоры в свою глубину, кажется таким же, да оно и есть то же самое; небо, как и Господь Бог, – одно на всех. Таня чуть прикрыла ресницы, и показалось, что звёзды танцуют, хороводятся, словно девушки на лугу во время летнего праздника. Вспомнила серба с печальными глазами по имени Любомир. Имя-то какое мирное, уютное! И он спокойно говорит, что его участь – война… Перевела взгляд на костры, поискала его глазами. Пандуры развели костёр почти в самом лесу, наверное, и он там.
Возле ближайшего костра среди драгун Таня заметила странную фигуру, неторопливо разбивающую угли палкой. Похоже, какой-то солдат накинул на себя постилаху, взятую для тепла, потому издали похож на женщину. И голову вместо кивера какой-то шалью обмотал. Солдаты запасливые: все дома в Праводах прошерстили, любую тряпицу подбирают. Уже не раз приносили Лапиной и Петровой куски не нужных им ярких тканей: бархат, шёлк, продавали совсем дёшево.
Вот фигура распрямилась, и Таня похолодела. …Да это и есть женщина! …Сама Пелагея! Откуда, как!? Таня приподнялась, уселась на ковре, настороженно всматриваясь. Разум отказывался верить, но глаза говорили: верь – не верь, а это Пелагея собственной персоной! После того, как Таня общалась с призраком Красовского, думала, что непонятными потусторонними видениями её уже не напугать, однако сердце всё равно бешено колотилось, руки подрагивали. Так, нужно успокоиться и выяснить, для чего здесь очутилась цыганская колдунья. Хотя, это, конечно, только её дух, не могла ж она своё дряхлое тело переместить за тысячи вёрст. Может, умерла? Иль жива, но решила послать свою душу на встречу с ученицей? Как-то Пелагея обмолвилась, что и такое для сильного человека возможно, но не говорила, умеет ли сама это делать. И что перед Таней: душа живой иль покойницы?
Старуха неторопливо, позволив себя разглядеть, повернулась и знакомым жестом поманила к себе, как подзывала к себе давным-давно, будто ничего особенного не происходило, и её появление здесь – самое обычное дело. Таня поднялась, сделала неуверенный шаг вперёд, остановилась в нерешительности. Однако показывать страх перед Пелагеей некрасиво, это ж наставница её, как ни крути, – и словно на ватных ногах сделала ещё несколько шагов, да и колдунья двинулась навстречу, но не шла, а как будто плыла, ноги её не оставляли следов на снегу! Вот Пелагея остановилась, опираясь на клюку, спросила:
– Ну, как живёшь? – а голос её был прежним…
– Пелагея, ты откуда? Зачем? – Таню переполняли вопросы, недоумение,