В семь мне нужно быть в школе, я все закончила, если будут вопросы…
– Через пятнадцать минут совещание. Мы и так отстаем от графика, сегодня нужно все доделать.
– Вы же знаете, что это надолго! Если бы вы предупредили заранее…
– Решайте этот вопрос, я не могу вас отпустить.
– Но мне нужно забирать детей!
Он уже мог идти домой – отдела поддержки горящие сроки бухгалтерии совершенно не касались. Через пять минут рабочий день заканчивается, он свободен…
Шальная мысль молнией осветила сознание, ударила в сердце, вызвав в груди пожар эмоций. Он развернулся в кресле и посмотрел на неё – она была бесподобна в гневе. На щеках играл румянец, глаза горели, грудь высоко вздымалась от волнения. Он чувствовал – ещё немного, и она заплачет. Или бросит на стол начальника заявление. Скорее второе. Он не понял, как оказался на ногах.
– Давайте я заберу ваших мальчишек.
Повисла оглушительная тишина. Николай Николаевич с недоумением посмотрел на него, но он этого не заметил. Он смотрел ей в глаза, и чувствовал, что тонет. На её лице читалось растерянное удивление, которое постепенно сменялось подозрением. Боже, что он наделал! Пожар в груди продолжал бушевать, но не мог растопить ледяной иглы, внезапно проткнувшей сердце.
Она смотрела на него, и разные странные чувства сменялись в ее душе, одно за другим. Зачем он… почему… чего он хочет… она его едва знает… доверить детей…
Она быстро строила между ними стену из предрассудков и недоверия, камень за камнем, вот ещё один ряд кирпичей и все, привычный порядок вещей восстановлен! И тут она, наконец, заглянула ему в глаза.
Говорят, что надежда заразна. А еще говорят, что чем она сильнее, тем заразнее. Он отдал ей свой единственный шанс, и у него больше ничего не осталось. Он так думал, пока не отдал его. Но он ошибался – у него ещё осталась надежда, и она была сильна – ведь кроме неё, у него больше ничего теперь не было. Он тонул в её глазах, погружаясь все глубже и глубже, чувствуя, что вместе с ним тонет и его способность видеть этот мир глазами художника. А она все молчала, и это было самое громкое молчание, которое можно было себе представить.
Художник смотрел на неё, и в глазах его была надежда. Что-то шевельнулось у неё внутри, она вдруг вспомнила, что у неё дома висит маленькое чёрное платье, которое, она уверена, ему непременно понравится. Необычное чувство становилось все сильнее – это было так странно, как давно забытый запах, который будит множество приятных воспоминаний. Этот запах вытеснил все остальные – и запах грязи, и бензина, и мокрого снега. Она поняла, что улыбается. А потом поняла, что улыбается ему.
А потом она ответила:
– Хорошо.
Одно слово потушило пожар, пролившись на него тропическим ливнем. Он не испытал облегчения, на него обрушился шквал других ощущений – ему казалось, что он может прямо сейчас взять и полететь, куда захочет, только если она будет рядом. Он не знал, что улыбается. Но он знал,