ты, ну ты, ножки гнуты, говаривал в таких случаях политический авантюрист отец Григорий! За что и был отравлен, застрелен и утоплен. Роулз стряхнул с себя остатки сна.
И зачем я ему понадобился? Знает ведь, что вчера было.
Начинается?
2. Республика Тропических островов. Дюбуа и одноклассники.
Лазурь безмятежного голубого неба, пронизанного теплыми лучами, сияла, наполняя душу ощущением непонятного счастья. Нипочему, за так. Как в детстве. Дюбуа вскинул голову, чтобы уже лететь туда, в сияющую даль, вслед за Мадонной в солнечном плаще и за ее младенцем, где всем будет дано прощение, а затем жизнь вечная… Та самая Мадонна, которую Бакунин предлагал когда-то дрезденским демонстрантам нести впереди толпы – жандармы и солдаты не посмеют в нее стрелять!
Слава Богу – не послушались!
Нет-нет, подумал Дюбуа, та, что в раме, от Рафаэля – она для всех. Все ее видели, знают если не по картине, то по репродукциям, открыткам, виртуальным музеям. А эта хоть и похожа, но моя, личная. И мой Бог…
– А, это, чего… – сказал сосед Дюбуа слева и икнул, – ни черта ни осталось, что ли, больше… И денег нет ни цента, хрен…
Первыми исчезли божественные Лики, растворяясь в пространстве и оставляя медленно гаснущий след, затем потемнели лазоревые небеса, и только клочья золотых облаков, брошенные на произвол судьбы в ставшем вдруг непроглядно черном мире, еще дрожали там и сям, отбрасывая вокруг себя отблески теплого света. Но вот и они не выдержали и начали движение по часовой – сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее, сбиваясь в светящийся ком, как будто какая-то чудовищная сила втягивала их в свой космический водоворот, заставляя с бешеной скоростью нестись через пространство. И втянула в стеклянную колбу электрической лампочки под потолком – заглушила цоколем, ввернула в патрон и выкачала воздух.
Теперь не рыпнешься! Как это в школе учили: "Светить всегда, светить везде"? Пока спираль не сгорит, а потом на помойку…
Дюбуа очумело тряхнул головой. Сказочное видение исчезло и осталось только удушливое облако спиртовых паров. Лампа, сожравшая волшебную картинку, одиноко торчала из патрона над запертой на замок дверью, ведущей на чердак. Светила она теперь тупо и ровно, освещая серую площадку лестничной клетки на последнем этаже старого здания, какими застраивали столицу Тропической республики проклятые колонизаторы, троих таких же серых, случайно встретившихся людей, сидящих на апельсиновых ящиках, и ещё самое красивое, с яркой этикеткой – то, что надежно объединяло их всю ночь, а теперь, под утро, бесполезно валялось на полу, отброшенное, опустошенное до последней капли. Прозрачное, насквозь просматриваемое, лишенное и внутреннего смысла, и очарования тайны. Как и стеклянная лампа наверху – ни абажура, ни плафона, ни, на худой конец, матового слоя. Одна наглая спираль, раскаленная, как щипцы у инквизитора, светила Дюбуа в левый глаз, небрежно оставленный без защиты козырька криво натянутой бейсболки.
Внезапно хмель прошел, и у Дюбуа стало страшно тоскливо на душе. До чего я докатился,