пуговицы на груди и задернула шторы. Фокус внимания переместился вперед. Я не буду оплакивать утраченные хорошие воспоминания – стану прикладывать их к своему сердцу, как припарку, каждый раз, когда оно заболит. Вот для чего нужны положительные моменты – чтобы помочь залечить раны будущего. До тех пор, пока мы о них помним.
Через несколько дней мы наконец подъехали к екатеринбургскому вокзалу. Мое душевное состояние теперь было подобно мокрой одежде на провисшей бельевой веревке. Поезд простоял на станции почти двадцать часов. Было морозно и промозгло, и снег покрывал землю. Я промерзла до мозга костей, пока наконец не наступило утро.
Охрана собрала нас, но добрых солдат из Тобольска из поезда не выпустили. Екатеринбургские большевики были одеты в кожаные куртки и вооружены. Я проверила обтянутые тканью пуговицы на пальто, чтобы убедиться, что каждая из них застегнута. Мокрый снег все еще продолжался.
Каждая из нас, девушек, несла свои тяжелые чемоданы по грязной дороге к открытым коляскам-дрожкам. В одной руке Татьяна держала чемодан, а в другой – черного французского бульдога Ортипо. Бедный щенок выглядел наполовину раздавленным, наполовину промокшим. Один из наших слуг – солдат Нагорный – бережно перенес Алексея.
Грязь пропитала мои валенки, несмотря на их кожаные подошвы, но я не жаловалась и не просила о помощи. Несколько человек собрались на станции, чтобы поглазеть на нас. Их холодное любопытство добавляло морозности воздуху, но ничто не могло рассеять наше нетерпение и волнение перед встречей с родителями. Я не могла сдержать улыбку, даже несмотря на отвратительную погоду.
Я поймала взгляд одного из глазеющих – наглого революционера. Но чем дольше он смотрел, тем больше его напускное безразличие растворялось в чем-то другом. Жалость? Чувство вины? Его рука, казалось, была приподнята, как будто он хотел помахать нам или даже дотянуться. Но затем, словно пораженный сильным стыдом, он растворился в тени.
Большевики запихнули нас в дрожки. Большинство экипажей были открытыми, с одним длинным сиденьем для пассажиров, но Алексея, Ольгу, Татьяну и меня посадили в крытый. Заш забрался внутрь вместе с нами. Я не общалась с ним в поезде, так как он был в другом купе.
У него не было с собой ранца. Сохранились ли в нем чернила для заклинаний?
Прежде чем дверь закрылась, я увидела сквозь ливень только доктора Боткина и Харитонова, забиравшихся в свои открытые дрожки. Нагорный сделал два шага из вагона, подняв руку в прощальном жесте, прежде чем большевик вытолкнул его из поля зрения.
– Постойте, а как же другие наши слуги? Наши друзья? – спросила я.
– Они не присоединятся к вам. – Заш не смотрел нам в глаза.
– Что? – Алексей качнулся к окну. – Подождите! Можем мы попрощаться?
Дрожки покатились вперед, и Заш захлопнул дверь.
– Мне очень жаль.
Словно для того чтобы поставить точку, он задернул шторы.
Пять пар легких дыханием выпустили пар, который смешался в крошечном пространстве. Я не могла заставить себя