два эпизода из жизни и образа отца. Однажды мама, колхозная доярка, обратилась к нему с просьбой выписать новые пимы, поскольку старые износились и прохудились. Ответ был однозначен: подожди, твоя очередь еще не подошла, пусть получат те, кто впереди тебя… Мама, резкая и вспыльчивая, настаивала: «Шура, ты же член правления колхоза, можешь взять пару валенок без очереди». «Не могу», – был ответ. На следующий день мать пошла в кладовую колхоза, и ей выдали валенки. Отец, придя вечером с работы, строго взглянув на маму, взял пимы и утром отнес их назад, жестко объяснив кладовщику, что так делать нельзя. Второй эпизод, рассказанный мне сестрами Женей и Риммой, не менее примечателен для моего понимания личности отца. Однажды он встретил своих дочек, которые шли к дому от околицы деревни. «Откуда вы идете?» – спросил отец. «Мы были на клуне, взяли семечек»… Не ругаясь, он взял сестер и молча повел назад к этой самой клуне, где высились гурты пшеницы, ржи и злополучных семечек. «Высыпайте, – спокойно сказал отец, – и больше так не делайте»… Вроде бы мелочь, но из них формируется личность.
К сожалению, об этом я знаю лишь из рассказов сестер, которые старше меня на восемь и пять лет, сам же почти ничего не помню об отце. Мне было пять с половиной лет, когда папа 12 июля 1941 года был призван в ряды Красной Армии, казалось бы, что в моей памяти могло быть больше картин из жизни отца. К сожалению, мои воспоминания почему-то не простираются ниже пределов семилетнего возраста. Сравниваю себя с моими внуками Женей и Кириллом, они помнят всё свое раннее детство еще до школы, кажется, с трех лет. Первый иногда, по праздникам, вспоминает, как я вез его на санках в сквере им. Павлика Морозова (это рядом с так называемым «Белым Домом», реставраторы капитализма вымарали и опорочили имя советского пионера и выбросили стоявший бюст), на уклоне поскользнулся, грохнулся на спину, шапка отлетела далеко в сторону, санки с внуком полетели вниз, а он громко, с восторгом хохотал. Другой, младший внук, с не меньшим удовольствием иногда вспоминает, как мы обманули бабушку Аллу. Она как-то отправила нас погулять на берег Москвы-реки, тот, что ниже смотровой площадки Воробьевых гор. Во время прогулки заметили шедший по реке прогулочный катер с пассажирами на борту. У ребенка загорелись глаза, не сговариваясь, дед с внуком решил бежать, догнать катер и прокатиться до Киевского вокзала. Сказано – сделано – рванули, держась за руки. В порыве я не заметил, как правая ножка внука ступила на травяной край дорожки, наполненный водой. Как теперь докладывать бабушке, что мы ослушались ее строгого наказа? «Дед, не переживай, мы бабушке ничего не скажем», – так мой умный и принципиальный с раннего детства внук выручал незадачливого деда. Но бабушку трудно было провести, по его реакции она обо всем догадалась, мне был выговор.
Слушая воспоминания моих уже взрослых внуков, невольно сравниваюсь с ними и, увы, понимаю: мои собственные картины раннего отрезка жизни значительно беднее, их у меня почти нет до пяти-шести