не придавил никого. Осколки стекол высыпали на газон и небольшую площадку перед запасным выходом в госпиталь.
– Вот он, ваш ненаглядный сын, – ошеломленно сказал Артур Николаевич, указывая на Кану. – Хотя, я, признаться, ожидал, что он будет сейчас в другом обличьи.
Кана, как назло, оказался под светом фонаря, что висел над дверью. Освещение, хоть и слабое, но сразу видно, что это не обычный человек здесь стоит и фургонами швыряется. И руки-ноги лишние, и косматое тело, все, как на ладони. А ведь он в самую последнюю очередь, хотел бы предстать перед родителями в образе человека-фаланги.
И что поделать, ведь перед ним как раз стояли родители. Отец приставил ладонь ко лбу, пытался разглядеть Кану получше, а вот мать узнала сразу. Руки протянула вперед, силилась что-то сказать, а потом обмякла, назад повалилась. В обморок упала, еле успели ее подхватить. Это Климов привел, зараза. Хотел Кана на него наброситься, голову оторвать, да только отец закричал испуганно, пытаясь мать удержать:
– Вы куда нас привели, Артур Ник… Николаевич? Что это такое? Мы Каната хотели видеть, а это что за чудище?
Чтобы и дальше не пугать отца видом своим отвратительным, Кана отскочил в темноту, за мохнатые ели. Развернулся, и побежал, что есть силы к главному входу. Свирепо тер друг о друга хелицеры, издавая пронзительный скрип. Позади кричали отец и Артур Николаевич.
Глава 4. Не буди лихо
На следующий день все пошло наперекосяк. Вкривь и вкось. Начать с того, что спал Кана беспокойно. Можно сказать, и не спал вовсе. Всю ночь ходил по комнате кругами, обдумывал, что теперь родителям сказать. Утром позавтракал, забрался, отяжелевший, на потолок, в любимый угол, попытался уснуть в привычной позе, вниз головой, но не вышло. Так, впадал в дрему на полчаса, а потом просыпался с криком. Под конец не удержался, свалился на пол.
Пробормотал нехорошие слова, потер ушибленный бок. Сон вообще пропал. Глянул на часы, а до семи вечера двадцать минут осталось. Вот и еще один день пролетел.
Поднялся, обратился снова в человека, накинул пижаму, вышел из комнаты, поплелся умываться.
А вот и первая неприятность. В подстаканнике, где лежала его зубная щетка, пусто. Куда-то запропастилась. Кана зарычал от злости. Посмотрел в зеркало на себя, опухшего, бледного, с черными кругами под глазами, небритого. Взял, и ударил ни в чем неповинное отражение. Блестящая поверхность покрылась извилистыми трещинами, но устояла, не разбилась вдребезги. Зато кулак порезал. Кана посмотрел на выступившую кровь в разбитом зеркале, и вспомнил, что это плохая примета. Пробормотал глухо:
– Просто долбаная прелесть!
Умылся кое-как, вернулся в палату. Лег на кровать. Когда, наконец, ужин соизволят принести?
С питанием опоздали на полчаса. Обычно делали так: подвозили тележку с провизией к двери палаты, стучали и быстро уходили. К тому времени, когда Кана открывал дверь, перед ним стояла только тележка. Там, в коридоре боковой проход был, видно, туда ныряли. Во всяком случае, того, кто привозит