цинично заявила Галя.
Подозревая шутку, Койранский вторично спросил:
«Соня больна? Чем?»
И Галя совсем серьезно сказала:
«Она вчера стала мадам Ящинской. Ее мать и отец заставили пойти за Ящинского. У него умерла жена, и Соня будет воспитывать его девочек. Она сама тебе пишет, вот возьми письмо».
Вячка машинально взял письмо, постоял около Гали и Петрашева, собравших вещи, чтобы идти к трамваю.
Он посмотрел на письмо, бывшее в его руках, и действительность ударила ему в голову.
Стало так больно и так обидно!
Вячка разорвал, не читая, письмо в клочья и бросил тут же на перрон. Потом повернулся и пошел.
Он ходил взад и вперед по грязной улице, недалеко от вокзала, и его сознание не могло примириться с чудовищным фактом измены. Он не обдумывал случившегося, он протестовал каждым нервом, каждым фибром души.
Так ходил он туда и обратно час, два, три. И лишь когда загорелись фонари, Койранский сел в трамвай и поехал домой.
Хорошо, что дома никого не было. Вячка лег на диван и зарыдал так, как рыдал в детстве, когда его обижали.
Пришедший брат, думая, что Вячка спит, стал будить его. Вячка вскочил растрепанный с опухшими от слез глазами, с лихорадочной дрожью. Он удивительно спокойно сказал брату:
«Червяк она навозный!»
Он сел на диван и брат больше не мог добиться от него ни одного слова.
Он несколько дней был невменяем: хотя по привычке выполнял то, что было надо, но ни на кого не глядел, ни на чьи вопросы не отвечал, молча переживая свое несчастье. В эти дни он не учил уроков, не отвечал учителям, а они, как нарочно, как будто сговорившись, спрашивали его, но потом отстали, поняв его недомогание.
Только Бельская его не тревожила, не обращалась к нему, не смотрела на него, и ему было легче на ее уроках.
Брат видел состояние Вячки, понял, что он что-то переживает тяжело и не трогал его.
Когда Вячка за столом налил себе в чашку ликера, залпом выпил, брат, ничего не говоря, убрал бутылку в буфет.
Вечерами Вячка ходил по улицам. Как-то он забрался на плохо освещенную Журавью улицу. На углу к нему прицепилось «погибшее созданье». Вячка остановился, схватил ее за пальто и стал бить по голове, по лицу. Та заорала благим матом, и Вячка вдруг понял, что он делает. Он вбежал во двор, простоял на третьем этаже дома минут пятнадцать, выскочил на двор и неожиданно увидел другие ворота, через которые он вышел на другую улицу.
С этого началось прояснение Вячкиного сознания.
Возвратившись домой, Вячка все рассказал брату, сидя у его постели, так как он уже лег спать, а жена его не вернулась из Б., куда ездила к своим родителям.
Брат, выслушав, сказал:
«Да, жизнь, брат, злая, кусается!»… А потом добавил:
«Все это я выстрадал, мне понятны твои переживания. Не вздумай ухаживать за другой, немилой или развратной, мстить той. Она не узнает даже или посмеется, а себе можешь напортить».
Поговорив еще немного, Вячка пошел спать. Лежа в постели, он вспомнил предупреждение брата