позволив ей торжествовать окончательную победу? Нет!
– Я должна вернуться! – сказала она прежде, чем додумала эту мысль.
– Вот и правильно! – обрадованно и немного испуганно пролепетала Ирка, а Славик поднялся и протянул ей обе руки.
– Но я ужасно выгляжу, – спохватилась Саша, вставая.
– Ну, не так ужасно, как слегка…растрёпанно, – сказал Славик, пытаясь пригладить её волосы.
– Ничего, умоешься холодной водой – и всё пройдёт! – засуетилась Ирка. – У меня есть тушь…
Скрипнула школьная дверь, и на тускло освещённое крыльцо вышел кто-то ещё. Все трое обернулись. Когда вышедший пересёк границу фонарного луча, они с облечением увидели, что это Букин.
– Ну? – спросила Ирка. – Что там? Лёш!
– Дед собрал всех в классе, – ответил тот, глядя на Сашу, – пытается выяснить, из-за чего сыр-бор. – Он по школьной привычке сунул руки в карманы брюк, задрав полы своего нового пиджака. – Походу, ему известно, кто на самом деле писал жалобу, и теперь он колет наших девчонок. Пытается выяснить, кто запустил слух…
– Пффф, – фыркнул Славик, – ну и как?
– Молчат. Как воды в рот набрали.
– Что и следовало ожидать. А ты здесь чего? – спохватился он.
– Вот, послал меня за вами. Ну, то есть, за Сашкой…
– Я туда не пойду!
– Ты же только что сказала, что вернёшься!
– Да брось, Сань, никто не верит в эту лабуду! – отозвался Лёшка. – Ну, то есть, из ребят. Да и девчонки теперь – Дед же им сказал…
– В класс – не пойду. Зачем я там?
–Ну, я не знаю, – Лёшка дёрнул плечом. – Может, он хочет, чтобы они извинились.
– Не нужны мне их извинения!
– Супруниха тоже там. С их классной…
– Плевать. – Саша посмотрела Славика и потом на Ирку. – Мне надо умыться. Принесёшь мне мою сумку?
Сидя на краю учительского стола, Иван Ильич смотрел на своих птенцов. Мальчики и девочки, которые, как старую кожу, сбросили наконец опостылевшую школьную форму и, конечно же, чувствуют себя невероятно крутыми и взрослыми. Он сделал для них всё, что было в его силах, но теперь с грустью думал, что не все его усилия увенчались успехом. Сидящие перед ним нарядные девочки выглядели виноватыми, растерянными или сердитыми – все, кроме одной. Ольга Седых, отличница и гордость класса, восседала, как обычно, с каменным лицом. «Мне это кажется, или сквозь её монаршее величие действительно проступает рвущееся наружу торжество?» – спрашивал себя Дедов, на протяжении семи лет бывший очевидцем неутолимой иррациональной вражды, которую Седых питала к тихой и замкнутой Рогозиной. Не отличнице. Не пользовавшейся всеобщим успехом. Не считающей себя красавицей. Не модно одетой. Сплошные не! И вот теперь женская половина класса усиленно обходит глазами ту, которая, как подозревал Иван Ильич, и затеяла эту грязную и подлую игру. Они не подозревают, что упорство, с каким все они избегают смотреть в её сторону, только подкрепляет его подозрения – как и торжествующий вид самой