какими бы они ни были. Надо постараться понять, надо вникнуть и разобраться. Я взял ещё сигарету. Что-то во мне тоже стало возиться и портиться. Да (думаю), нужно найти в них кое-чего. Но я не знал, что искать. Не важно, в каждом человеке есть свет, тепло, разум, общая энергия жизни, отличающая одушевлённый предмет от неодушевлённого. Беда была в том, что никакого сострадания я не почувствовал. Наоборот, я боялся, что их вши и бациллы, перелетев через рельсы, поселятся и на мне. Я вдруг поймал себя на том, что у меня зачесались щиколотки. Ощутив негуманные фибры в форме давно знакомой брезгливости, я отщёлкнул бычок и заглянул в урну. Вдруг (думаю) там тоже живёт Диоген. Меня натаскали отличать чистоту от грязи, хорошее – от плохого, чёрное – от белого. Критерии не показались мне основательными, так что я плюнул на платформу и внимательно рассмотрел плевок.
– Вот (смекнул) незадача.
Раз в зоопарке Винсеннского леса я присутствовал при совокуплении слонов. Толстая мешковатая шкура колоссального олифанта была покрыта пучками седых волос, а слониха весёлая мелкая, всё завивала в эструсе кренделем хобот. Их половой диморфизм впечатлял. Толпы пизданутых от безделья зевак в сопровождении безмозглых, как мартышки, спиногрызов яростно с гоготом щёлкали и снимали спектакль при помощи видеокамер. А я, козёл, отвернулся. Отвернулся, а потом говорю себе, парень, какого хера ты харкаешь чистой слюной, никогда больше, мудак, и нигде этого не увидишь! Повернулся, стою. Обмахиваясь ушами, самец-левша поводил разновеликими бивнями. Его сопливый, как осьминог, метровый член скользнул по боку слонихи (Акелла промахнулся). Глазёнки мастодонта хитро поблескивали (наколол вас, мол, дятлы!). В толпе с хохотом зааплодировали.
Краснея, как простуженный нос, я вскочил со скамейки. Ужасно (думаю), но они мне были противны, даже омерзительны. Я боролся с собой, пытаясь засунуть в жопу брезгливость, как фокусник засовывает в кулак синий платок. Но фокус не ладился. Я опять плюнул. Я сел на лавку. Я старался ничего не почувствовать. Но они всё равно, эти бациллы, они всё равно, суки, шевелились у меня под одеждой и щекотали мне кожу.
Я оперировал ложными категориями, как сказала бы Эльза. Какой облик! Человек, каков бы он ни был. Особенно если. Аккуратно и чисто. Чистоплюи, вроде, меня. И т.д. Но в данном случае. В данном случае был сделан выбор, потому что выбор у них всё-таки был.
– Эй (крикнул я, но отвернулся)!
Я мерил платформу, шевеля мозгами почти вслух. Нет, я именно раскидывал умом в полный голос. Я должен был обязательно рассудить. Нет, ты (думаю) рассуди, что хорошо, а что плохо. Нет (Филипп), ты отдели зёрна от плевел. Я ходил, отделяя зёрна, и топтал плевелы. Нельзя запретить бродяжничать, пить, медленно или сразу уничтожить себя. Человека не спрашивают, хочет ли он рождаться, поэтому у него есть полное право отбросить копыта без всякого разрешения. Никто не имеет права, никто. Никто!
– Кто ты, Филипп (спрашиваю), ты кто?
– Я (говорю) прохожий.
– Вот именно