до рассвета
среди хрипа и храпа
умирали поэты
на колымских этапах…
…Все подробности-сметы
биографий отбросив,
застывают поэты:
в гипсе!
в мраморе!
в бронзе!
В медных трубах Истории
синеют на полках.
И недёшево стоят
благодарным потомкам!
Поэт и летит, и боится
О. М-му
Поэт и летит, и боится,
И Белого Бога зовёт.
И чистого неба страница
Открыта во весь разворот.
В сугробы упрятано поле,
Ведущее в бездну и мглу.
И алое зарево боли
Пылает на каждом углу.
И жёлтого снега пригоршни
Швыряет чухонский январь.
И гаснут все спички.
А дальше —
Усмешкой решит Государь
Судьбу.
Ещё в концертах Петербург
Ещё в концертах Петербург,
И сани вязнут, улицы в снегу.
Ещё добры коней глаза,
И есть – Воронеж и вокзал.
Ещё поэт парит, поёт
И зажигает неба свод.
Ещё он нежен и красив,
И сладко пахнет керосин.
Ещё друзей живых не счесть,
И многие почтут за честь…
Ещё он ходит, пьёт и ест,
Но там – на доме – белый крест!
И телефонные звонки
Рвут перепонки на куски!
И ночь последняя грядёт
От зарешёченных ворот
Платок и плащ
«Есть у нас паутинка
Шотландского старого пледа»…
Платок и плащ
изодранный и ветхий.
Платок и плед,
и пальмовая ветвь.
И четверть или треть
необозримо огненного века
уже прошла.
Остались считанные годы
(а может, месяцы, недели, дни…)
Потёртый чемодан
на паперти вокзальной.
И руки на коленях —
два крыла…
…И пересыльный стынет товарняк
в ста километрах от Владивостока.
Туманные надежды на спасенье
оставлены.
Съедобно всё, что можно
разгрызть зубами!
(Как они болят!)
Как режет уши
крик чужой высокий,
натянутый на нервы проводов!
И лучше
совсем затихнуть,
уползти подальше.
Кровоподтёки молча зализать.
От холода и боли задохнуться.
И прекратить небытие —
безумье жизни!
И бытие бессмертья обрести.
Обериуты
«Данька будет генералом!»
(из мемуаров)
Ах, в клетчатых немыслимых штанах
выходит Хармс
из-за угла на Невский!
Год двадцать энный
мчится