повреждений.
И еще он сумел не застонать, хотя кровь потекла у него из носа, а мышцы живота сводило судорогой тошноты. Проворчав что-то невразумительное в знак одобрения, Джебаль склонился над ним, держа в руках клещи, какими обычно выдирают гвозди из конских подков, и ухватился за гвоздь в правой руке Конана, прищемив кожу в попытке подцепить глубоко ушедшую в тело шляпку. Для подобной работы клещи оказались слишком малы. Джебаль потел, кряхтел и ругался, пытаясь вытащить неподатливый железный стержень и раскачивая его взад и вперед – в распухшей плоти и дереве. Кровь заливала пальцы Конана, но он лежал неподвижно, как мертвый, если не считать судорожных вздохов, сотрясающих его мощную грудь. Наконец гвоздь подался, и Джебаль с удовлетворенным видом покрутил в пальцах окровавленный стержень, после чего отшвырнул его и склонился над другой рукой.
Процедура повторилась, и Джебаль перешел к ногам Конана. Но вдруг киммериец с трудом сел, выхватил клещи из рук кочевника и с силой оттолкнул его, отчего тот едва не упал. Кисти рук у Конана распухли, пальцы не слушались его, и каждое движение причиняло ему невыносимую боль. Но он лишь стиснул зубы и, неуклюже орудуя обеими руками, подцепил и вырвал сначала один гвоздь, а потом и другой. Они были забиты в дерево не так глубоко, как первые.
Он с трудом выпрямился и застыл. Ступни у него распухли, из ран сочилась кровь, на лбу выступил холодный пот. Все тело скрутило судорогой, и он сжал челюсти, сдерживая тошноту.
Ольгерд, невозмутимо наблюдавший за ним, жестом указал ему на краденую лошадь. Спотыкаясь, Конан двинулся к ней. Каждый шаг давался ему с огромным трудом, острые копья боли пронзали тело от макушки до пят, а на губах выступила кровавая пена. Обезображенная, скрюченная рука упала на луку седла, и окровавленная ступня вслепую нащупала стремя. Скрипя зубами, он рывком поднялся на спину лошади, едва не потеряв сознание на полпути, но все-таки опустился в седло – и в этот миг Ольгерд сильно ударил мерина своим хлыстом. Перепуганное животное встало на дыбы, и мужчина в седле закачался и завалился набок, как мешок с песком, но все-таки не упал. Конан намотал поводья на оба кулака, придерживая их большими пальцами рук. Как в тумане, он потянул повод на себя, напрягая последние силы и заставляя коня опуститься на передние копыта. Тот заржал от боли, когда мундштук больно впился ему в уголки рта.
Один из шемитов приподнял флягу с водой, вопросительно глядя на Ольгерда.
Тот отрицательно покачал головой.
– Пусть потерпит, пока мы не доберемся до лагеря. До него всего десять миль. Если он годится для жизни в пустыне, то протянет и без воды.
Небольшая кавалькада, подобно стремительным призракам, поскакала к реке, и в центре ее пьяно покачивался в седле Конан. Его налитые кровью глаза остекленели, а с почерневших губ летели хлопья кровавой пены.
3. Письмо в Немедию
Ученый муж Астреас, странствующий по восточным пределам обитаемого мира в бесконечных поисках знаний, написал письмо своему другу и собрату-философу