тогда откроется беззаконник, которого… – подхватил молодой, но тоже подавился, подтолкнул коленом приятеля, они тронулись к дому и затянули псалом.
Хирург обернулся к Диане.
– Бесполезно.
– Зачем? – сказала она.
– И за это пошлет им Бог действие заблуждения! – крикнул Хирург попам, но пристально глядя на нее.
Крик его достиг цели: подстегнутые, как хлыстом, попы пробежали несколько шагов, осмотрелись, протрусили еще и скрылись за углом.
– К середине жизни, Диана, с человеком происходят забавные вещи.
– Что?
– …Оглядываясь, он понимает: одинаково в оба конца. Память лепит из него новую фигуру, в ней сам он разобраться порой не в силах, а подчас и не хочет. Иногда это катастрофа, но часто – предвестие слабоумия.
– Вот именно.
– Вы опять не слушаете меня.
– Слушаю. Вы имеете в виду себя, и вы, конечно, имеете в виду катастрофу. Вы говорите как пророк. Вам и слушатель не нужен.
– Мне нужно отдохнуть, а вам – осмотреться. Вы умный человек, но, боюсь, сейчас… – Хирург не договорил.
Из-за дальнего угла дома послышалось пение, отцы сделали полный круг и вскоре, за осипшими голосами, явились воочию – осмелевшие и вконец обезумевшие, ибо исполняли уже бог знает что. Пожилой патер был без иконки, приволакивал ногу, налившееся кровью лицо его стало маской страдания и ужаса, молодой, потерявший свою митру, поддерживал товарища за пояс, волосы его слиплись от пота, и между фразами он всасывал воздух с такой силой, будто вынырнул с глубины.
Глава IV
Госпиталь
Часть I
Развязкой этих кошмаров, снившихся под утро, было самоубийство. После сложного, какого-то многоступенчатого, разлезавшегося действа он видел себя со стороны в некоем сумеречном пространстве, поднимал к плечу духовое ружье и спускал курок. Пуля прошивала жалкую фигуру, тело валилось ниц, и он бросал ружье со словами: «Так-то тебе». Просыпаясь, он не помнил ни того, что предшествовало убийству, ни, главное, заключения, что было приговором жалкой фигуре и в то же время простым и единственным решением. Сон этот отравлял ему целый час после пробуждения. Обращение к психоаналитику только сильней раздражило его, не понимавшего, как могут относиться ко сну поросшие быльем детские страхи, к тому же доктор имел дурную привычку щелкать пальцами, – Александр был у него в первый и последний раз.
Завтракал он в одиночестве – мать передала с камердинером, что занята и целует. Хотя, скорей всего, это была фигура раздражения. Сообщая слова Государыни, камердинер улыбнулся неожиданно приветливо и поклон его был ниже обычного.
– Спасибо, Фома, – сказал Александр.
Пятясь, Фома нащупал дверные створки и пропал в них. Александр посмотрел ему вслед и в который раз подивился точности слов Ивана, младшего брата: «Выходит, будто квадратное платье надел». Иван не любил Фому. Мало кто любил Фому. Даже законная жена, поговаривали,