что происходит, как долго будет происходить, и почему я позволяю так к себе относиться. Скажи уже что-нибудь, раз ты знаешь кто он. И я посмотрел информационный поток – за неделю про английский не было сказано ни слова.
(Присылает фото Тимофея из соцсети)
– Так и есть. В чём проблема?
М: Да ни в чём. Симпатичный мальчик. Всё хорошо.
– Не сказал бы.
М: Тебе виднее. Я его лично не знаю.
– Ладно. До встречи ещё через месяц, когда ты «соскучишься» и решишь проявить милость по поводу того, что мне «больно».
М: Да что ж такое. Я пытался о чём-то поговорить. Но кончилось всё каким-то невнятным пьяным разговором.
– А! Вот так!
М: Не только так.
– Невнятный пьяный разговор у нас оказывается.
М: Но не надо говорить про «милость».
– А как ещё назвать? Это выглядит именно как «милость». Я должен круглосуточно сидеть и ждать, когда ты приедешь? Я и так делаю это два с половиной года. И если я сижу дома и пью вино, то сижу дома и пью вино. Зная, что никто меня не увидит. И мне ни перед кем не нужно будет оправдываться. Но вдруг снова нужно оправдываться. Или чувствовать себя виноватым, как всегда.
М: Не надо оправдываться. Когда я приехал – мы начали нормально говорить. Без особых успехов, но всё же с явной пользой.
– А потом снова всё сломалось. И утром наступил крах. И я жду тебя неделю и думаю чёрт знает о чём. Ты приезжаешь, и я целые сутки пытаюсь понять – когда наступит момент, в который ты обратишь на меня внимание. После Ульян, разбирания чемоданов и т. д. Это, по-твоему, нормально?
М: Мне нужно было поехать к Ульяне из аэропорта, и я поехал. Потом поехал домой и лёг спать. И до сих пор здесь.
– А я похуй, это понятно. Поэтому я не вижу ничего неверного во фразе про милость.
М: Не знаю что ещё тебе написать про это.
– Что только подтверждает верность моих выводов.
М: Ты недоволен, и весь в этом.
– Это не недовольство. Это разруха.
18:08
Что я должен сделать до наступления следующего дня? Принять постыдную правду. Да-да, я давно признал её, теперь осталось принять, чуть было не написал как горькое лекарство, но эта такая забитая гвоздём в гроб фраза, что от одного воспоминания о ней становится горько. К тому же – горьким лекарством меня не напугать. Я давно полюбил горькие лекарства, и пока не представляю как говорил бы о следующих днях, если б не горькие лекарства.
Секса с Тимофеем у меня не было. Всё нужно повторять. Исключительные занятия английским и разговоры. Если я и мог понять подозрения Маэля, что мешало ему сказать об этом открыто? Мы прожили два с половиной, почти три года – достаточный срок, чтоб научиться говорить.
Когда он как-то летом занимался языком и еженедельно ездил к какому-то парню – я не устраивал сцен, воспитывая в себе доверие, зная, что доверие – основа. Я был приучен не задавать лишних вопросов, даже если они у меня были, и сбрасывал всё на ревность, периодически выползающую из норы, чтобы напомнить о себе, напомнить, что она существует.