это сонейка мне на Шкловскую мешает смотреть!
– Вон из класса! – крикнула Марина Александровна и тем же пальцем, которым обыскивала журнал, указала на дверь.
Спорить Краммер не стал: неторопливо, по-медвежьи, прошествовал мимо учительницы и всё-таки скосил глаза в сторону Кати. Марина Александровна перехватила его взгляд и с ненавистью, какой ей было не занимать в этом вопросе, впилась взглядом в свою, некогда любимую, ученицу. Ей очень хотелось придраться к Кате и, пока она искала повод, его предоставил Славик.
– Это что ещё за поведение на уроке? Сидит тут, зевает! Хоть бы рот прикрыл! Что ты себе позволяешь? – взвизгнув напоследок, возмутилась учительница и так быстро оказалась рядом со Славиком, что он немного смутился, но талантливо разыграл недоумение и путём неимоверных усилий заставил себя подняться со стула.
– Извините, Марина Александровна, но я что-то приболел.
– И что же это за болезнь, позвольте спросить!
Взгляд учительницы не предвещал ничего хорошего, но Славик не стал скрывать от одноклассников всей правды и, выдержав многозначительную паузу, как умел только он, ответил, смакуя каждое слово:
– Агульная млявасць, абыякавасць да жыцця, асаблива да працы.
Смех потряс даже стены, а Марина Александровна, предприняв попытку перекричать всех сразу, выскочила за дверь.
– Ну всё, счас дирик явится, начнёт мозги парить! – сказал кто-то из парней, когда страсти немного улеглись.
– Нет, ну что вы нашу Маринку не знаете! – оспорил это мнение Славик и предложил свою версию, – отсидится в учительской, а потом придёт как ни в чём не бывало. Если к дирику, это ж всплывёт, что история у нас не преподаётся. А вот теория и практика скандала – это каждый день!
– Смех смехом, а нам ведь экзамен сдавать! – благоразумно заметила Леночка Тишко и смутилась взглядов, обращённых в её сторону. Однако любопытство Бориса спасло её от этой неприятности.
– А как эта твоя болезнь переводится?
Чувствовалось, что этот вопрос давно не давал ему покоя. Задавая его, Борис продолжал хихикать, и Славик покровительственно улыбнулся и уже с меньшим удовольствием выполнил его просьбу.
– Общая слабость, безразличие к жизни, особенно к работе, – он на минуту прервался, ожидая оваций, и, не дождавшись их, удовлетворился редкими смешками, потом театрально развёл руки в стороны. – А я что говорю: белорусский язык – это сила! Русский на его фоне – просто бледная копия.
Вряд ли говоря это, он преследовал целью вбить клин между двумя братскими народами, – всеми своими деяниями он лишь призывал к тому, чтобы новенькие отдались изучению белорусского языка без остатка. С тех пор, как в классе появились эти девять парней, уроки белорусской литературы стали поистине незабываемы. Произношение их было настолько невоспроизводимо, что напоминало бутерброд из белого хлеба с маслом и вареньем, на который взгромоздили толстый кусок солёного, щедро сдобренного