Ныне все мы болеем теологией. Из истории русского богословия предсинодальной эпохи
из желания надежно отделить, таким образом, Россию от латинского мира[76], всегда склонного договориться с турками и имевшего свои интересы на Востоке. Однако если это так, то он сделал очень серьезную ошибку, в своих посланиях принижая патриарха и возвышая царя[77], так как именно русские патриархи, а не цари были в XVII веке традиционными грекофилами.
Началось это с Никона, который, правда, сперва относился к грекам с большой прохладцей, но ученый инок Епифаний Славинецкий, в числе первых приехавший из Киева по вызову Москвы[78], сам большой грекофил, сумел, кажется, переубедить патриарха[79].
Резко отрицательно относились к латинству и патриарх Иоаким, и патриарх Адриан. Беда была в том, что со времен Никона грекофильство патриархов традиционно связывалось как с их великорусским происхождением, так и с их представлениями о том, что священство выше царства[80]. И когда Досифей советовал Петру не дозволять патриархам именоваться титулом «Великий Господин», он попадал в больную точку. Петр послушался совета, но исполнил его совершенно неожиданным для Досифея образом. Он решил опереться на малороссийскую иерархию (от которой Досифей для себя ничего хорошего не ждал) и, не найдя, очевидно, легитимного повода упразднить утвердившийся за патриархами титул, упразднил само патриаршество. Два этих фактора обусловили конец грекофильского направления на долгие годы[81].
Но для его поражения была и еще причина, выходившая, судя по всему, за рамки стечения исторических обстоятельств, политической борьбы и личных пристрастий. Эта причина коренилась в самой традиции.
Известно, что в основе восточной и западной миссий лежали два различных подхода к евангельской проповеди. Западная приобщала вновь просвещенные народы к латиноязычному миру, включая их в pax romana. Восточная – предоставляла евангельскому слову звучать на языке обращенных. Иными словами, если, по мысли святителя Филарета, «слово и таинство суть существенные принадлежности Церкви»[82], то с известной долей обобщения можно утверждать, что западная и восточная традиции по-разному расставляли здесь акценты.
Латинский тип – включение в общую и единообразную культуру Рима. Как пишет Филипп Шерард, понятие corpus Christi уже достаточно рано стало восприниматься не только как мистическое «тело Христово», но и как христианская общественность. «Индивидуальное настоящее тело Христа понимается как организм, приобретающий социальные и объединяющие функции, и служит как индивидуальный прототип с головой и конечностями некоего сверхиндивидуального коллектива, Церкви, как corpus mysticum с папой во главе»[83]. Объединяющее церковный народ таинство истинно совершается повсюду постольку, поскольку повсюду слышится: Accipite, et commedite; hoc est corpus meum