отчего казалось, что они парят в округлой раме.
Везулия жила в своих грёзах, и даже в самых тёмных видениях пыталась увидеть толику теплоты. Я понимала её – это были отчаянные попытки полюбить жизнь. Жаль, что ей этого так и не удалось.
– Мне всегда так больно видеть её, Великий Консул, – я слышала, как прошлое королевы зовёт меня в видение, накрывает своей вышитой печалью пеленой. – И в то же время так радостно за свою собственную судьбу. Ведь я, как и она, могла бы обезуметь и лишить себя жизни, если бы мне не повезло узнать Вас. Это ужасно стыдно.
– Не винись, – старик повёл пустыми белками глаз. – Не всем по силу выдержать дар. И ты выдерживаешь не только благодаря везению, но и своей собственной силе, Ванда.
Горжетка колола мою шею иголками пушистого меха. Такая же смешная, нелепая, как и я – уже мёртвая лиса, видавшая свою собственную смерть, но всё ещё способная рассказывать истории. Моя ладонь пригладила пушистый мех, пропуская его через пальцы. Нэнке рядом завозилась, закряхтела в своей дремоте, и я отвернулась к окну.
Лангсорд проносился мраморными шпилями, высокими белыми зданиями, фигурными перилами мостов и балконов, ажурными витринами в несколько этажей, – сжатый, как пружина. И в то же время громадный, бесконечный, от своего двуглавого шпиля с часами до заповедных рощ за окраинами. Город государственных тайн, великих правителей, гордость и сердце Квертинда. Монументальное творение Тибра Иверийского. Город трагической красоты. Его архитектурная торжественность – словно сцена для главных событий, что разворачиваются в королевстве вот уже двести лет, унося жизни и давая новое существование для творцов квертиндской истории.
До Претория оставалось ещё несколько проездов, и я откинулась на мягком сидении, утонула в прохладном бархате обивки, позволяя своей магии завладеть мною.
Голос, что звал меня с кусочка распятой холстины, стал осязаем, прыгнул на кончики моих пальцев, поднялся по косточкам. Я охотно подалась ему навстречу, принимая своё видение. И увидела Лангсорд другим – только растущим стройками на своих окраинах, поблёскивающим новым мрамором.
Я стою на балконе Иверийского замка и смотрю, как флажки натягиваются между шпилями, как развиваются стяги над башнями. Десять лет назад в столице объявили траур. После смерти Галиофа Иверийского траурные флажки успели поистрепаться и выгореть, но их не снимали до сих пор. Галиоф Иверийский был мне отцом, великим завоевателем, присоединившим Квертинду новые северные земли. Но я его почти не помню. И чувствую себя лишней на этих затянувшихся проводах усопшего, чужой в этой жизни, как будто я и не принцесса вовсе, а просто траурный флажок, корона на стяге, которую демонстрируют простолюдинам. Всхлипываю от того, как сильно боль врезается мне в сердце, кожу. И невыносимо хочется плакать. И уснуть.
– Ваше Высочество, – я вздрагиваю от голоса фрейлины. – Вам не холодно на балконе?
Оборачиваюсь. За спиной девушка. Пытаюсь вспомнить её имя…