скандальчик, что впору и впрямь беги из дома. «И Бурукин начнет хмурить брови…»
Мысли у Митьки потекли к тому времени, когда он с друзьями на попутных грузовиках, на перекладных добирался до озера, охотился и рыбачил в удовольствие, без жадности и нездорового азарта. Было светло на душе, весело, без наплывной тревожности. «Жизнь колобком катилась, а тут лиса встретилась. – Он скривился, глядя на себя в зеркало заднего обзора. – Сядь ко мне на язычок… И пошло, поехало…» – Галина, отчаявшись отвлечь его от охоты и рыбалки, решила из тех увлечений извлекать выгоду. Он стал находить напарников с личной машиной, ловил рыбу с избытком, продавал по знакомым, а заимев свой автомобиль, предпочел ездить в одиночку, сбывать улов перекупщикам, оптом. И Митька свыкся с таким равновесием – ему было неплохо: в доме достаток, тепло, уютно… «Осаживать надо Гальку, а то и в самом деле заглотит и не чихнет». Машину тряхнуло на рытвине, и Митька, мысленно обругав себя за ротозейство, усмехнулся: «Глотать-то тебя, дорогой, уже нечего – весь ты там, один хвостик остался, им ты еще поболтать можешь, показать себя. Вот, мол, я здесь, глядите». Мимолетная эта прикидка как-то задела его. «Ну уж нет! – Митька стиснул зубы. – Потяну за этот хвостик, если туго придется и вывернусь. Главное, чтоб не потерять его…» Он постарался припомнить, где и когда поддался жене, уступил ей что-то свое, что-то неуловимо важное для мужчины, пересек незримую черту семейных отношений, отдал напрокат свою духовность и понял, что Галина покорила его ласковой заботой и почти материнской опекой. Она не только вовремя готовила, кормила – поила и быт вела, но и одевала – раздевала его, как ребенка, всегда с шутками-прибаутками, лаской. А в постели он до того угорал от ярого блаженства в объятиях Галины, что утрами не слышал густых звонков механического будильника, звавшего на работу. «Хитрая, шельма. – Митька усмехнулся в зеркало. – Но приятно. Такого одурения у меня с Машей никогда не было. Умрешь и не воскреснешь… – И тут же будто шлепнули ему слегка по затылку. – Чего это я распустил телячью слюну. При таком губошлепстве далеко по жизни не уйдешь. Держать надо узду, держать, и крепко…»
Дорога пошла круто вверх, на увал, глубоко обозначились дали, серовато-палевые в разливе низких солнечных лучей, и Митька сбросил газ. «Перекусить надо, – решил он, – да и вздремнуть немного. Время терпит…»
Когда Митька проснулся, было совсем темно. Ярко блестели звезды. Слабый ветерок с шелестом обтекал машину и незлобно бился в форточку. Митька скосил глаза на зеленый циферблат часов и живо поднялся. «Вот это храпанул! Полночь!» – Он перелез на водительское место, поставил правое сиденье в вертикальное положение и, хлопнув дверкой, вышел из машины. Глянув на небо, светившееся россыпью звезд, Митька по привычке отыскал Большую Медведицу и прислушался к ночным звукам. На ближней лывине громко, с характерным подсвистом: покрякивал селезень-шилохвость. В его нежном призыве было столько чувств, что казалось, его слушают и полусонные деревья, и прогретая за теплый