мокрой от пота баранке.
– Женевьева! – взывал он к пустынной улице.
Отворилась дверь косметического салона.
– Женевьева! – Он остановил машину и побежал через улицу.
Женевьева Селзор стояла в дверях салона. В руках у нее была раскрытая коробка шоколадных конфет. Коробку стискивали пухлые белые пальцы. Лицо – он увидел его, войдя в полосу света, – было круглое и толстое, глаза – два огромных яйца, воткнутых в бесформенный ком теста. Ноги – толстые, как колоды, походка тяжелая, шаркающая. Волосы – неопределенного бурого оттенка, тщательно уложенные в виде птичьего гнезда. Губ не было вовсе, их заменял нарисованный через трафарет жирный красный рот, который то восхищенно раскрывался, то испуганно захлопывался. Брови она выщипала, оставив две тонкие ниточки.
Уолтер замер. Улыбка сошла с его лица. Он стоял и глядел.
Она уронила конфеты на тротуар.
– Вы Женевьева Селзор? – У него звенело в ушах.
– Вы Уолтер Грифф? – спросила она.
– Грипп.
– Грипп, – поправилась она.
– Здравствуйте, – выдавил он из себя.
– Здравствуйте. – Она пожала его руку.
Ее пальцы были липкими от шоколада.
– Ну, – сказал Уолтер Грипп.
– Что? – спросила Женевьева Селзор.
– Я только сказал «ну», – объяснил Уолтер.
– А-а.
Девять часов вечера. Днем они ездили за город, а на ужин он приготовил филе-миньон, но Женевьева нашла, что оно недожарено, тогда Уолтер решил дожарить его и то ли пережарил, то ли пережег, то ли еще что. Он рассмеялся и сказал:
– Пошли в кино!
Она сказала «ладно» и взяла его под руку липкими шоколадными пальцами. Но ее запросы ограничились фильмом полувековой давности с Кларком Гейблом.
– Вот ведь умора, да? – хихикала она. – Ох, умора!
Фильм кончился.
– Крути еще раз! – велела она.
– Снова? – спросил он.
– Снова, – ответила она.
Когда он вернулся, она прижалась к нему и облапила его.
– Ты не совсем то, что я ожидала, но все же ничего, – призналась она.
– Спасибо, – сказал он, чуть не подавившись.
– Ах, этот Гейбл! – Она ущипнула его за ногу.
– Ой! – сказал он.
После кино они пошли по безмолвным улицам «за покупками». Она разбила витрину и напялила самое яркое платье, какое только смогла найти. Потом опрокинула на голову флакон духов и стала похожа на мокрую овчарку.
– Сколько тебе лет? – поинтересовался он.
– Угадай. – Она вела его по улице, капая на асфальт духами.
– Около тридцати? – сказал он.
– Вот еще, – сухо ответила она. – Мне всего двадцать семь, чтоб ты знал! Ой, вот еще кондитерская! Честное слово, с тех пор как началась эта заваруха, я живу как миллионерша. Никогда не любила свою родню, так, болваны какие-то. Улетели на Землю два месяца назад. Я тоже должна была улететь с последней ракетой, но осталась. Знаешь почему?
– Почему?
– Потому что все меня дразнили.