тебе самому требуется, отец родной? – неосторожно осведомился управитель.
– Не твоего ума дело, поступай, как велено! – оборвал его боярин, и управитель тотчас же поклонился.
«Так вот, значит, что он затеял, если только я не ошибаюсь», – радостно думал он.
Милею понравился лен.
– Но мне нужно больше, – объявил он.
Лен был основной прядильной культурой, возделываемой на русском Севере, и единственным товаром, который можно было с выгодой поставлять на рынок. Северо-западный город Псков даже вывозил лен за границу.
Осмотрев скот, боярин остался доволен. Овцы в деревне были недурные: маленькие, безрогие, с довольно длинным телом, – их он когда-то привез в Русское сам. Свиньи плодились и размножались. Но, глядя на коров, он с грустью покачал головой. В холке они не достигали трех локтей и были тощие. Милей ничего не сказал и пошел дальше.
Вернулся боярин только к вечеру.
Он поел, потом поспал. А затем, в сумерках, отправился совершать обход деревни, осматривать крестьянские избы и их обитателей.
То, что он увидел, пришлось ему не по вкусу.
– Всё рвань да убогие какие-то, – выговаривал он тиуну. – И не надобно мне напоминать, что это я сюда большинство из них послал, – добавил он с мрачной ухмылкой.
Но настроение его заметно улучшилось, когда он дошел до последней избы, где поселились отец с дочерью, которых он направил в Русское в прошлом году.
– Наконец-то, – удовлетворенно произнес он, – чистая изба.
Внутри было даже лучше. На соломенной веревке, протянутой над печью, сушились свежие травы. В избе приятно пахло. Все выглядело ухоженным и нарядным: от стоящей на столе братины в виде уточки просто глаз невозможно было оторвать. В красном углу пред иконой горела свеча; в углу напротив висели три красиво расшитых холста.
Все это сделала Янка за восемь месяцев тяжелейших душевных мук.
С удовольствием смотрел боярин на справную пару – отца с дочерью. Хотя крестьянин весь день проработал в поле, жидкая борода его была аккуратно причесана. Чтоб почтить высокого гостя, он облачился в новую рубаху и улыбался почтительно, но не подобострастно, как человек с ничем не омраченной совестью.
Девица же была истинная жемчужина. Опрятная, чистенькая и, как он вынужден был признать, пригожая. Раз в кои-то веки даже сердце циничного Милея растаяло.
– Добрые детки – родителю честь, – сказал он, любезно улыбаясь им обоим.
Как же похорошела девица с тех пор, как он в последний раз ее видел! Она была по-прежнему стройна, но и тело и лицо ее слегка округлились за эту первую пору ее женской зрелости. Кожа у нее была на удивление гладкая, хотя и бледноватая.
Он внимательно посмотрел на нее. Не промелькнуло ли в ее глазах выражение тревоги?
Потом, подумав о своих собственных дочерях, решил, что в этом возрасте все девицы о чем-нибудь да тревожатся.
– Ишь ты, ягодка, вот же посчастливится кому-то, – невольно пробормотал он, когда они снова вышли из избы.
На следующий день он отправился в Грязное,