удивился тот, – человек в длинном кожаном пальто и шляпе. Я заметил его, когда выходил.
– Зачем же мне его описывать, если вы его видели?
– Лишь вскользь.
Локхарт положил банкноту под нетронутый стакан и придвинул к бармену. Тот ловко извлёк купюру и подлил в стакан янтарной жидкости.
– К сожалению, я к нему тоже не присматривался, – не спеша начал он.
Карандаш в пальцах Лии замер, готовый стремительно рвануть по бумажной плоскости, а сама она даже дыхание задержала, лишь бы не упустить важной детали.
– Мужчина средних лет. Как вы и сказали, в плаще, воротник высоко поднят, шляпа до бровей.
Бармен вдруг умолк. Рука взметнулась к его собственным бровям, пальцы потёрли переносицу.
– Он вас о чём-нибудь спрашивал?
– Да… – бармен вдруг смутился, – только я не помню…
– Может, заметили что-нибудь особенное, что бы выделяло его?
– Признаюсь, я его вообще не запомнил.
– Вы остановились на шляпе. Он её снял?
– Н-нет, – снова запнулся бармен, – кажется, нет.
– Совсем ничего не помните?
– Нет.
Лия разочарованно выпустила воздух из лёгких, и нетерпеливо начала набрасывать сутулый силуэт. Он плавно перешёл в отражение в луже, искажённое кругами, которые образовывали косые струи дождя. В воздухе тут же расплылся дымчатый можжевеловый дух. Знакомые мурашки побежали по спине.
– Наша память имеет необычное свойство выхватывать детали. Мы фиксируем и сохраняем намного больше информации, чем используем потом. Даже если сейчас кажется, что вы не помните совсем ничего, на самом деле это – всего лишь вопрос воспроизведения. Незначительный элемент способен спустить курок, и залп воспоминаний оглушит нас. Любая мелочь: фраза, жест, запах…
Голос Джона звучал, как в тумане. Её кисть, стиснув оболочку карандаша, пустилась в неистовый пляс по глади блокнота. Непрерывные линии графита постепенно складывались в определённый образ.
– Неужели не заметили ничего примечательного?
Бармен всем своим видом подчеркнул однозначное «ничего».
– Хоть что-то должно быть! – настаивал Локхарт, – дефект речи, акцент? Глаза?
«Глаза…»
– Ваш коктейль, мисс.
Улыбчивый бармен поставил перед Лией персиковый дайкири. Нежное фруктовое дуновение словно вошло в диссонанс с воображаемым табачным амбре. Рука девушки дёрнулась и замерла. И сама она словно вернулась из забвения, а с бумаги на неё смотрело лицо, посаженное на нескладную человеческую фигуру. Суровое, угловатое, неприятное, оно пялилось на неё пустыми глазницами. Девушка прикоснулась стержнем карандаша к пустотам, чтобы дорисовать, но не смогла.
– Нет, ничего, – покачал головой бармен в округлом подсвечнике, – разве что… Палец на правой руке… что-то с ним было не так.
– Чем-то испачкан? Ампутирован?
– А… нет. Кривой, кажется… Не палец, ноготь. Словно сломался и боком в палец врос.