Тургенев.
Кроме семьи Ламбертов, отец часто бывал тогда в доме директора Пажеского корпуса генерала Желтухина, тоже товарища его отчима. Позднее на двух дочерях этого генерала женились друзья отца Каульбарсы. Между прочим, отец рассказывал, что за обедами у Желтухиных он постоянно встречал двух полковников, воспитателей корпуса, фамилий которых я не помню, но один из них, француз, упоминается в записках Кропоткина. Каждый раз при этом повторялась та же сцена: один из них за закуской обращался к моему отцу со словами: «Молодой человек, не пейте водки, я ее не пил и благодаря этому дожил до 70 лет», на что другой сразу отвечал: «Не слушайте его, я всегда пил водку и тоже дожил до 70 лет». Отец последовал совету второго.
Училище Правоведения было открыто в 1835 г. по инициативе племянника Николая I, принца Петра Георгиевича Ольденбургского, бывшего сенатором и в заседаниях Сената убедившегося, насколько тогдашние суды были, действительно, «неправдою черны». Училище, попечителем которого он был назначен, должно было подготовить кадр честных и знающих юристов для замены старых «судейских крючков», бóльшею частью выслужившихся из писцов; задачу эту оно и выполнило, ибо в 1864 г., при введении судебной реформы, большое число новых судебных деятелей были бывшими «правоведами». Принца Петра, человека мягкого и гуманного, все любили, и память о нем свято чтилась в Правоведении и в те годы, когда я там учился, хотя все признавали, что ума он был далеко не крупного[3].
В 1848-1849 гг., в связи с обнаружением кружка Петрашевского и с революционным движением в Западной Европе, Правоведение, как и другие высшие учебные заведения, подверглось разгрому. Гуманный его директор князь Голицын и несколько воспитателей были удалены, двое выпускных правоведов были отправлены солдатами на Кавказ[4], и директором был назначен Варшавский полицмейстер Языков. Отзывы, которые мне о нем пришлось слышать, были очень различны. Вначале он, по-видимому, ввёл в Училище чисто военную, вернее даже тогдашнюю солдатскую дисциплину. Позднее мне один бывший правовед, Принц, тогда сенатор, рассказывал, что в первые месяцы правления Языкова, правоведа одного из старших классов, Извольского, тоже будущего сенатора, за что-то пороли перед строем всего училища. Позднее, однако, под влиянием перемены всего общественного настроения и Языков изменился, и о нем осталось у правоведов этого периода хорошее воспоминание. Во всяком случае, никто в его личной порядочности не сомневался.
Инспектором он взял артиллерийского полковника Алопеуса, которого через 40 лет я застал еще директором училища; ряд офицеров были назначены и воспитателями, и один из них, в мое время 70-летний старик – В.М. Лермонтов, был еще два года моим классным воспитателем. Уже раньше нам говорили, что нам повезло, ибо наш класс примет именно он, и действительно, за два года, что он еще пробыл с нами, мы все его глубоко полюбили, ибо за его строгостью мы чувствовали его неподдельное благородство.
Конечно,