с надлежащей благопристойностью.
Пока воины прикрывали тело жертвы и осыпали его лилиями и анемонами, крики ужаса и рыдания раздавались со всех сторон, а Пафнутий, взобравшись на свою скамью, пророчествовал громогласно:
– Язычники, гнусные поклонники демонов! И вы, ариане, более презренные, чем идолопоклонники, учитесь! Вы увидели образ и символ. Эта история имеет мистический смысл, и вскоре женщина, которую вы здесь видите, будет принесена в жертву как блаженный символ непорочности Богу воскресшему!
Толпа потоком бросилась к выходу. Антинопольский настоятель, ускользнув от удивленного Дориона, пошел к выходу, продолжая пророчествовать.
Через час он постучался в дверь Таис. Актриса жила тогда в богатом квартале Ракотис[25], возле гробницы Александра, в доме, окруженном тенистыми садами, с искусственными скалами и ручейком, который протекал меж рядами тополей. Старая черная рабыня в кольцах открыла дверь и спросила, что ему нужно.
– Я хочу видеть Таис, – ответил он. – Бог мне свидетель, я специально пришел повидаться с ней.
На нем была богатая тога, и говорил он повелительно, поэтому рабыня впустила его.
– Ты найдешь Таис, – сказала она, – в гроте Нимф.
II. Папирус
Родители Таис были свободные бедные люди, язычники. Когда она была маленькой, ее отец владел в Александрии, возле Ворот Луны, трактиром, который посещали матросы. О раннем детстве она сохранила обрывочные яркие воспоминания. Таис вспоминала отца, сидящего возле очага скрестив ноги, большого, грозного и спокойного, как древние фараоны, которых прославляют на улицах своими жалобными песнями слепцы. Она вспоминала также свою грустную худенькую мать, бродившую, как голодная кошка, по дому и заполнявшую его звуками своего пронзительного голоса и озарявшую блеском фосфорических глаз. В округе поговаривали, что она колдунья и по ночам, превращаясь в сову, улетает к своим любовникам. Люди лгали: Таис отлично знала, поскольку часто за ней подсматривала, что ее мать не занимается магией, а, снедаемая жадностью, по ночам подсчитывает дневную выручку. Безвольный отец и скупая мать позволяли ей самой устраивать свою жизнь. Вот так она научилась вытаскивать монеты из поясов пьяных матросов, развлекая их наивными песенками со скверными словами, смысла которых не понимала. Она сидела на коленях то у одного, то у другого посетителя в зале, пропитанном парами перебродивших напитков и запахом смолистых бурдюков, а потом, со щеками, липкими от пива и оцарапанными жесткими бородами, бежала, зажав монеты в руке, покупать медовые лепешки у старухи, которая сидела с корзинами под Воротами Луны. Каждый день повторялось все то же: матросы, рассказывающие о грозящих им опасностях, когда Эвр[26] поднимает с морского дна водоросли, а потом садящиеся играть в бабки или в кости и требующие, ругаясь, самого лучшего киликийского пива.
Каждую ночь девочка просыпалась от криков дерущихся пьяниц. Устричные