Шагай давай вперед. Ну уж носиться по улицам с вытаращенными глазами точно не будем.
– Последний концерт сегодня, мам…
Катька чуть не плакала, я это видела точно. Чуть. Глаза намокли, но слезы не покатились, удержались. Я давно научила ее – голову поднять, в небо посмотреть, о вечном подумать. Или хотя бы просто сильно запрокинуть голову – помогает, слезы вкатываются обратно.
– Что, ты так хотела его увидеть перед отъездом?
Катька резко тряхнула головой, и две крупные слезы капнули на рукав ее курточки.
– Хорошо, не говори.
Я не могу видеть плачущих глаз своей любимой, любимейшей, веселой девочки, в которой всегда горит яркий, теплый, счастливый огонь жизни.
– Катюня, мы… останемся до следующей пятницы.
– Ма-ам!.. – подпрыгнула Катька. – Правда?
– Останемся. И будет еще один концерт. В четверг. Только прогноз давай посмотрим. И папа как раз нас в субботу утром встретит, на вокзале, ему до Белорусского пять минут от дома. На поезде поедем. Всем сестрам по серьгам.
– Прогноз – хороший! – радостно засмеялась Катька. – Я смотрела уже! На всякий случай, просто так! Мам… – она обняла меня. – Ты меня так любишь, да?
– Да. И к тому времени, когда я соберусь умирать, у тебя должен быть любящий муж…
– И трое детей, – договорила Катька. – Мам, не начинай, пожалуйста!
– Ладно, – вздохнула я. – Вот сначала твой отец из меня веревки вил, теперь ты.
– Мам… – Катька покрепче прижалась ко мне. – Тебе тоже полезно морем подышать, побездельничать, поспать по утрам подольше…
– Да. Хорошо. Пошли сочинять ему письмо в «Фейсбуке».
– А это удобно? Я имею в виду – прилично?
– Прилично, прилично. Ты же не будешь ему свои фотографии в голом виде присылать, правда?
– У меня нет таких фотографий, мам…
– Тем более. А похвалить, что хорошо играл, – ничего в этом зазорного нет. А там посмотрим.
Может, лучше бы у моей Катьки были фотографии в голом виде, и она бы умела расставлять нужных мальчиков по местам? Чтобы каждый знал свое место и не пикал и не вякал? Но это была бы какая-то другая Катька и у другой мамы, не у меня.
– А билеты, мам?
– Сдадим. Половину денег вернем. Не так много потеряем. Ничего, переживем как-нибудь. Я сейчас позвоню Лене. Ерунда. Это все суета сует, Катюня.
В высокую ценность любви я не перестала верить даже после тяжелого, многолетнего расставания с Катькиным папой, когда отрывала его, отрезала, откорябывала от себя. И никак, никак не могла начать жить без него. С ним было все не ладно. А вот без него – просто никак. И когда любовь прошла совсем, окончательно, ничего от нее не осталось, когда перестало болеть, вот тогда я стала спокойно и с приятным даже чувством говорить: «Я так любила Данилевского». И желаю своей дочери такой любви? Нет! Нет, конечно. Я желаю ей счастливой любви и хорошей семьи. И учу глупостям. Написать мальчику, который ей понравился. К ее папе я тоже когда-то сама подошла. Потому что полюбила его мгновенно, безумно, на много лет. Попала в поле его обаяния, не знаю, как называется это поле, в котором мне пятнадцать