увидел наглядный и поучительный результат своей бесхозяйственности. Сколько раз он собирался укрепить вихляющуюся ножку у старого шкафа с раздвижными стёклами. На его полках размещалась уйма всяческой дребедени: от пустых цветочных горшков, от коробок с гвоздями-шурупами до прошлогодних журналов и безнужных, забытых брошюр. И вот один из диких порывов бокового ветра накренил неустойчивое сооружение, ножка окончательно подломилась, и шкаф со всем содержимым грянулся об пол, вдребезги разбив свои узорные стёкла.
Искренне чертыхаясь, ругая себя и зловредный ветер, Сидоров поднял шкаф. Вместо погибшей ножки временно приспособил банку с белой эмалью, заготовленной для надвигающегося ремонта. Собрал с пола, рассовал по полкам всё, чему полагалось там быть. Веником стал сметать в совок осколки, досадливо прикидывая, в какую копеечку, по нынешним временам, встанет замена таких стёкол. Сочувственно поохав, потоптавшись, Лидия Львовна ушла к себе.
Закончив работу, вернувшись в комнату, заперев балконную дверь, он ещё раз оглянулся на оставленную снаружи ветренную темень. Внимание его привлёк маленький клочок какой-то серебристой ткани, зацепившийся какой-то своей ниткой за какой-то случайный заусенец потрескавшейся краски на оконной раме. Клочок трепетал на ветру, но улететь не мог. Сидоров поразглядывал его через стекло, подивился турбулентству воздушных токов, нашедших неведомо где эту тряпичку, закинувших её сюда, на восемнадцатый, предпоследний этаж да умудрившихся ещё и зацепить её за что-то. Ткань заняла его своим текучим блеском, подозрительным тонким вычуром.
Он опять открыл балконную дверь, вышел, достал клочок. Ткань была почти невесома, легко расползалась под нажимом пальцев на жемчужные волоконца. Откуда она? Обрывчик чьей-то прихотливой одежды? Впечатленный след лунного зайца, пропрыгнувшего через глыбы туч? Ткань уж никак не проста, что-то в ней чудилось эдакое. Что-то знакомое-незнакомое, никогда не виденное, но странно узнаваемое самыми дальними, необитаемыми, каменистыми пустынями памяти, какой-то случайной зацепкой, точкой-кочкой этих пустынь. Что это? Что бы значило? Философичное созерцание Сидорова прервал особо освирепелый порыв ветра в незакрытую дверь. Гибкий воздушный кулак ударил его в грудь. Жалобно вздребезжали оконные стёкла. Затем кулак разлился на пальцыструи, оплеснувшие комнату, сметшие со стола всё бумаги, уронившие на пол нераспечатанную пачку сигарет, покосившие настенный бра, вспузырившие шторы. Ина излёте, выплёскиваясь наружу, они выхватили из его беспечных пальцев виновную тряпичку, унесли её винтомвверх, в клубящуюся тьму.
Осторожно заперев балконную дверь, Сидоров задёрнул шторы, собрал бумаги, поправил, включил бра и выключил верхнюю люстру. Шафрановый меланхоличный свет слегка успокоил его. «Да глупости всё, какой там смысл! Что-то как-то не так… Кривлянный дурацкий вечер. Ветер – дурак, кривляка. Клоунствующий, себе на уме, стариканище. Лидия Львовна со своим теле-внучком, как с писаной торбой. Разбитый шкаф. Вздорная тряпичка.