Мечтатели Бродвея. Том 2. Танец с Фредом Астером. Малика Ферджух

знакомы, – мягко напомнил он. – Мы знаем, кто мы друг другу. Пусть даже он об этом ни сном ни духом.

      – Не вздумай ему сказать.

      – Я и не собирался.

      – Я буду счастлива, когда однажды выскажу ему всё это, швырну в лицо. И этот момент я хочу выбрать сама.

      – Ты не будешь счастлива, это я тебе говорю.

      Он откинулся на спинку стула.

      – Я был настроен так же, когда приехал два года назад, чтобы открыть ему, кто я. Обида. Горечь. Злость. А потом…

      Рубен махнул рукой:

      – …На самом деле это большой ребенок. При всех своих замашках примадонны он до того наивен, что оторопь берет. Ну кто, кроме скверного мальчишки, вздумал бы «развлечься и позабавиться», якшаясь с комми?

      – Человек без убеждений и политической сознательности. Толстокожее животное, которому плевать на всё, что не касается его персоны.

      Он вдруг наклонился вперед, почти лег тощей грудью на стол и прошептал:

      – Манхэттен… Ты-то хоть не коммунистка?

      Она тихо засмеялась.

      – Нет. Но я подумаю над этим вопросом.

      Они помолчали. За соседним столиком девушка сплетничала с подругами, рассказывая, что ее начальник носит накладные волосы. Все покатывались со смеху.

      – Если бы ему в самом деле было плевать на всё, он бы не заморачивался, – снова заговорил Рубен. – Всё было бы куда проще. Такое толстокожее животное сдало бы своих бывших товарищей, объявив во всеуслышание, как ненавидит коммунизм, и комиссия оставила бы его в покое. Но Ули никогда этого не сделает.

      – Почему? В нем много намешано, но порядочным я бы его не назвала. Даже наоборот, он совершенно непорядочен.

      – В театре трус не бывает героем. Презрению Ули предпочитает ненависть. В сущности, роль гонимого ему, по-моему, где-то даже нравится.

      Манхэттен допила кока-колу.

      – Ты позвал меня, чтобы вместе посочувствовать горестям великого человека?

      – Не только, – признался Рубен, отпив глоток имбирного эля.