сегодня была в Замке?
Кажется, он уже знает ответ.
– Эти беспорядки были ужасны.
– Да, – выговариваю я, едва не подавившись.
– Ты… – продолжает он очень тихо, очень спокойно.
Как будто пробивает дырочку в плотине. И всё выливается. Я не сумела бы удержаться, даже если бы хотела.
Я умалчиваю про Фарли, про Алую Гвардию, даже про Килорна. Рассказываю только про то, как сестра провела меня в Сады, чтобы помочь наворовать денег, которые жизненно нам необходимы. Я рассказываю об ее ошибке, об увечье, о том, что это значит для нас. О том, какой вред я принесла своим родным. О том, что я вечно разочаровываю мать, позорю отца, ворую у людей, которых зову соседями. Здесь, на дороге, где нет ничего, кроме мрака, я признаюсь незнакомцу, какой я ужасный человек. Он не задает вопросы, даже когда я начинаю путаться. Он просто слушает.
– Больше я ничего не умею, – повторяю я, и голос отказывает мне.
Краем глаза я замечаю блеск серебра. Он достал еще одну монетку. В лунном свете я вижу изображение королевской пламенеющей короны. Когда он вкладывает монетку мне в руку, я ожидаю ощутить жар, но пальцы Кэла холодны.
Впору крикнуть: «Я не нуждаюсь в твоей жалости!», но это будет глупо. На две кроны можно купить то, что не сумеет заработать Гиза.
– Я очень сочувствую тебе, Мэра. Так не должно продолжаться.
Я так устала, что нет сил даже нахмуриться.
– Некоторые живут еще хуже. Не надо меня жалеть.
Он расстается со мной на окраине деревни, и я в одиночестве иду между стоящими на сваях домиками. Кэлу не нравятся грязь и темнота, и он исчезает, прежде чем я успеваю поблагодарить этого странного слугу.
В нашем доме тихо и темно, и тем не менее я дрожу от страха. Такое чувство, что я уехала в Саммертон давным-давно. Утром закончилась моя прежняя жизнь, когда я была глупой и самовлюбленной, но, возможно, чуть более счастливой. Теперь у меня не осталось ничего, кроме друга, которого заберут в армию, и сестры с переломанными костями.
– Зря ты так пугаешь мать, – раздается громкий голос отца из-за сваи.
Я уже много лет не видела его внизу.
Пискляво от удивления и от страха я спрашиваю:
– Папа? Что ты делаешь? Как ты…
Он тычет пальцем через плечо, указывая на прилаженную под домом лебедку. Он впервые ей воспользовался.
– Электричество выключилось. Я подумал, что надо взглянуть, – говорит он угрюмо, как всегда.
Папа катит мимо меня и останавливается перед распределительным щитом, вкопанным в землю. Такая штука есть в каждом доме – она регулирует подачу энергии и не позволяет свету выключаться.
Папа тяжело дышит, и в его груди что-то щелкает при каждом вдохе. Может быть, Гиза теперь станет такой же, как он, – ее рука превратится в металлическое месиво, а мозг отравят мысли о том, чего ей не суждено достичь.
– Почему ты просто не используешь рационки, которые я приношу?
В ответ папа достает из кармана рубашки рационку и сует ее в прорезь. В норме щит ожил бы, но сейчас ничего не происходит. Видимо, он сломался.
– Без