к себе, чем к нему.
Лебедка напряженно гудит, поднимая его на крыльцо. Я поднимаюсь по лестнице первая и жду папу наверху, чтобы помочь ему с коляской.
– Вот чертова штуковина, – ворчит папа, когда мы наконец расстегиваем последний ремень.
– Мама обрадуется, что ты выходишь из дому.
Он внимательно смотрит на меня и вдруг хватает за руку. Хотя папа теперь почти не работает – в основном он чинит всякие мелочи и строгает игрушки для детей, – руки у него по-прежнему грубые и мозолистые, как будто он лишь недавно вернулся с фронта.
Война всегда с нами.
– Не говори матери.
– Но…
– Ты, наверное, думаешь, что это ерунда, но ее надежды меня просто убивают. Она думает, что всё еще наладится, понимаешь? Сначала я выйду из дома ночью, потом днем, потом буду кататься с ней по рынку, как двадцать лет назад. Потом всё снова станет как было. – Его глаза темнеют, но папа очень старается говорить негромко и ровно. – Мне никогда не станет лучше, Мэра. Я никогда не поправлюсь. И я не могу позволить ей надеяться, потому что знаю, что этому не бывать. Ты понимаешь?
«Слишком хорошо понимаю».
Он знает, к чему меня привела надежда, поэтому папа смягчается.
– Хотел бы я, чтоб мы жили по-другому.
– Мы все этого хотим.
Несмотря на темноту, я вижу сломанную руку Гизы, когда поднимаюсь на чердак. В норме сестра спит, свернувшись клубочком под тонким одеялом, но сейчас она лежит на спине, пристроив поврежденную кисть на куче тряпья. Мама снова наложила шину, усовершенствовав мои жалкие попытки помочь: я вижу свежие бинты. Не нужен свет, чтобы догадаться, что бедная рука Гизы почернела от кровоподтеков. Сестра спит беспокойно, мечется, но рука лежит неподвижно. Даже во сне она причиняет боль.
Я хочу обнять Гизу, но разве можно искупить ужасные события минувшего дня?
Я достаю письмо Шейда из маленькой шкатулки, где держу всю переписку. Оно меня успокоит. Его шутки, его слова, голос, заключенный в бумаге, всегда меня утешают. Но, перечитывая письмо, я ощущаю ужас.
«Алое, как рассвет…» – говорится там. Вот так, просто и ясно. Те же самые слова произнесла в новостях Фарли. Боевой клич Алой Гвардии, начертанный рукой моего брата. Фраза слишком странная, чтобы ее проигнорировать, слишком необычная, чтобы отмахнуться. И следующее предложение: «Солнце встает, и оно всё ярче с каждым рассветом». Мой брат умен, но практичен. Его не волнуют рассветы, закаты и прочие красивости. Слово «встает» эхом отзывается во мне, но вместо Фарли я слышу Шейда: «восстанем… алые, как рассвет».
Шейд что-то знал. Много недель назад, еще до атаки на Археон, до видеообращения Фарли, Шейд что-то знал про Алую Гвардию и пытался сообщить нам.
Но зачем?
Потому что он – тоже мятежник.
Глава 6
Когда на рассвете распахивается дверь, я не пугаюсь. Обыски – обычное дело, хотя в норме они случаются пару раз в год. А это – уже третий.
– Вставай, Ги, – бормочу я,