Придет с работы усталый. Поест и за стол. Что-то пишет, пишет. Надо спросить у мамы, где папины записи.
Потом вспомнила Валентина. Так просто. Видеть его не хочу. Все же большой гад он. Попользовался и бросил.
Утреннее безветрие закончилось. С восходом солнца задул ветер. Зябко, да и проголодалась я.
Мамина каша не лезет в рот. Мне памятны те же пирожки на Невском проспекте. Я не говорю уже о шашлыках в ресторане «Кавказский». Не скажешь же маме об этом. Обидится. С того дня, как я уехала из дома, прошло полтора года, а как я изменилась. Я сама это отмечаю. Даже разговор изменился.
– Вижу, вижу, – от мамы ничего не скроешь, – не по вкусу теперь тебе наши каши.
– Ты в рифму заговорила, – попыталась я пошутить, но мама мою шутку не приняла.
– Мама, – я решила спросить о папиных записках, – папа много писал. Не знаешь, где эти записки?
– Он их от меня скрывал, но, если ты хочешь, можем посмотреть, – мама встала и пошла к ним в комнату. Я за ней. – Смотри сама. – Я поняла, что ей трудно ворошить вещи отца.
Мама вышла, а я стала думать, где мог держать свои тетради отец.
Письменный стол. Начала с верхнего ящика. Корочка с медалью. Сломанные часы. Цепочка с крестиком. Неужели отец был верующим? Записная книжка. Телефоны мне не знакомых людей. Все.
Второй ящик. Нащупала что-то, завернутое в тряпицу. Осторожно развернула. Что за черт! Там револьвер. Черный, тускло отливающий металлом. Крутанула барабан. Все гнезда пусты. А где же патроны? Шурую дальше. Вот и они. Холщовый мешочек, а в нем патроны. Пересчитала – двадцать один. Усмехнулась. Очко. Больше в этом ящике ничего нет. Остается третий, самый нижний. Вот и они, три школьные тетради в клеточку.
Открыла первую. Наверху дата – 23 июня 1946 года. Дальше читать не стала. Нельзя вот так, наспех. Вернусь – а в том, что я вернусь, я не сомневалась – в Ленинград и там спокойно начну читать.
– Нашла? – Мама стоит в дверях. Она спокойна.
– Нашла. Если ты не против, я заберу их.
– Забирай. Если при жизни Анатолий Васильевич не дал мне читать, то после его смерти и подавно мне это не нужно.
То, что мама назвала мужа по имени и отчеству, меня удивило. Выходит, не все так гладко было у моих родителей.
Второй день моего так называемого отпуска прошел тихо. Мама что-то делала на кухне. Я, немного поспав, ушла в город. Бродила по улицам, заходила в магазины и перекусила в кафе. И все время думала о револьвере. Откуда у отца он? И зачем? Может быть, он шпион? Эти детские мысли рассмешили меня.
– Над чем смеемся, девушка? – Везет мне на старичков. Рядом идет пожилой мужчина.
– Смеёмся о своем, дедушка. – Чего мне его стесняться?
– Это прекрасно, когда человек смеётся. Плохо, когда люди льют слезы.
Сейчас он предложит мне пойти в какое-нибудь кафе. Ошиблась я.
– Я перестал смеяться в сорок первом, когда на моих глазах фашисты расстреляли мою жену. Вижу, Вы удивлены: как же так, на его глазах убивают жену, а он остался жив. Выходит, трус я. Так ведь?
Я не произнесла и слова.
– Поживите с моё.
– Поживу, и