штурмовик целенаправленно бьет по уходящим. Две дорожки прокладываются вдоль площади, сквозь бегущих, растерявшихся от грохота и грома, не знающих, что лучше в данное мгновение, – спешить по площади к спасительному бомбоубежищу или попробовать скрыться в подъездах зданий. Ведь это же пулеметы, не бомбы….
Еще несколько человек падают, просто падают лицом вниз. К ним подбегают, их пытаются поднять. Кричат что-то. Штурмовики уже проскочили площадь, должно быть, разворачиваются для новой атаки.
А сверху рушится новая смерть. То, что на фронте зовут «чемоданом» – с глухим посвистыванием падает на площадь, прямо на людей, пытающихся поднять мертвецов.
Какое-то дикое немыслимое мгновение я наблюдаю, как бомба, словно бы нехотя, приземляется на площадь.
И более не вижу ничего. Одновременно со взрывом меня заталкивают в теплушку. Последним, кроме меня, все уже выполнили приказ лейтенанта. Но я слышу. И ощущаю.
Чудовищный удар, сбивающий с ног, осколки стекол, вылетевших из всех помещений вокзала и устремившихся к нам, забарабанивших в доски вагонов, в шинели. Ядовитые шершни, призванные с небес, ищущие себе добычу. Кто-то кричит от боли, падая рядом со мной. Падает и не шевелится.
Дверь немедленно захлопывается, словно пытаясь отрезать нас от начавшегося кошмара. И тотчас же новый взрыв, чуть дальше, чуть тише, чуть слабее. Я вспоминаю, что рядом лежит кто-то, кто еще недавно был смутно знаком мне, кто, стоя по соседству, рассказывал своим друзьям озорные истории – и смеялся с ними. Я касаюсь его плеча. Он еле шевелится, чуть слышно постанывая. Стекла пронзили шинель, просквозили ее, точно картечь. Он что-то пытается сказать, но слова тонут в невнятном бормотании, кто-то помогает мне, поворачивая его неестественно вывернутую на сторону голову, и только тут я замечаю, что она липкая. Насколько она липкая.
И резко откатываюсь, пытаясь встать. Остальные недоуменно смотрят на меня, пока еще не понимая моего страха. Еще двое так же получили ранения от осколков стекла, но незначительные.
Мне слышится грохот, но не от нового взрыва, для них, вероятно, еще рано, грохот обрушившегося здания. Какого – неизвестно. Двери теплушки закрыты снаружи, до высоко расположенных оконец мне не дотянуться.
Грохот и тишина, на несколько секунд охватившая город. Эти мгновения мне кажется, после взрыва я стал плохо слышать – лишь иллюзия, ибо я различаю чей-то бег по перрону, и далекий голос:
– Ну подходите же, подходите, гады, – голос беззлобный, вероятно, привыкший ко всему происходящему, голос скорее успокаивающий уверенностью в собственных силах. Новая реальность давно уже стала для обладателя голоса истинной, приелась ему, и он чувствует себя в ней достаточно комфортно, чтобы позволить себе негромко посмеяться над возвращавшейся смертью.
Я слышу, как кто-то из склонившихся над балагуром вскрикивает, понимая – только сейчас понимая, – что же произошло. Зажимает пробитую вену на шее, не то пытаясь помочь уже