корову мою со двора моего увести. Словили мы его с женой моей Авдотьей у коровника нашего. Не гостем в дом наш пришёл, а вором и ночью.
– Как же ты словил его, Куприян? Ночью-то спят все. Али он сам крикнул: «Лови меня, воровать твой дом пришёл!» – донёсся из толпы писклявый голосок и следом ехидный смешок.
– Сказываю же, вором он пришёл, крадучись. А словили мы его случайно. Ночью на двор вышел, чтобы воздухом свежим подышать, в груди шибко запекло. Дверь у меня без скрипу отворяется, петли-то салом смазываю, не слыхал он, как я на крыльцо ступил, а как ступил, тут-то и услышал шорохи у коровника.
– Так можь он заблудился, а ты его сразу по рукам и ногам.
– Да ещё и на сырую землю!
– И то верно, человек он, а не чудище лесное!
Понеслись упрёки к Севостьянову.
– Так и я думал по-первости, покуда он юшку не пустил мне. Ежели бы по какой оказии, по-пьяной ли или какой иной случайной нужде забрёл в мой двор, то оно понятно было бы сразу. Стал бы он по носу меня хлестать?
– И то верно, люди, – поддержал Севостьянова Ковригин. – Безвинный человек на колени пал бы, стал прощения просить за причинённые ночью неудобства, а не кулаками размахивать. А потому предлагаю руки ему отрубить.
– Севостьянову Куприяну, что ли? – со смехом выкрикнул какой-то шутник.
– Пошто Куприяну. Он у нас за народ стоит, артель соорганизовал, а ныне мельницу паровую задумал строить на благо наше, а то Тузиков совсем обнаглел, три шкуры стал с нас драть за помол.
– А не Тузиков ли подговорил работника своего худо сделать Куприяну? – высказал мысль Лев Перепёлкин. Надысь повздорили они шибко насчёт мельницы-то.
– А то верно, – поддержали Перепёлкина многие сельчане. – Шибко на днях повздорили Тузиков с Куприяном Фомичом.
– А вот щас мы и поспрошаем его, Чумаченку-то. А ежели запираться зачнёт, то без всякого суда руки отрубим и все дела… пущай потом робит култышками, – стоял на отрубании рук Ковригин.
– Отдаю его в руки ваши, люди. Забирайте и судите всем миром, а моё решение одно, – гнать его из села, но прежде, как решили, выпытать, кто послал его на злыдничество этакое, чтобы коров со двора уводить, ибо чую, правильно говорите вы, не по своей воле затеял он злое дело, Тузиков направил его во двор мой. Ну, а ежели отпираться будет, выгораживать хозяина своего, тогда рубите ему руки, а заодно и ноги… другим наука будет, как шастать по ночам по чужим дворам.
Стали разбираться, с какой такой надобности Чумаченко оказался ночью во дворе дома Севостьяновых.
Поначалу Кузьма говорил, что случайно оказался во дворе дома Севостьяновых, – смиренным взглядом и тихим жалобным голосом клонил к себе толпу людей: «Люблю гулять ночью, особливо после тяжёлой дневной работы. Свежо, дышится легко, голова думы всякие благие думает», – но после слов жены Севостьянова – Авдотьи, в руках которой появился топор: «Гулять возле нашего коровника, прячась в тени?» – Чумаченко перестал юлить и завираться.
– Смилуйтесь,