сцена в спектакле заинтересует и поразит. Как звуки легко, словно привидения, просачивались сквозь тонкие стены, так и тепло покидало квартиры, уступая место зябкой прохладе, этой злой тёще домашнего уюта. Осенью и зимой мы неизменно встречали новый день затаившимися в своих пуховых коконах личинками. Вот такой совсем неизученный виток эволюции. Сверхбыстрый переход из рыбы в гусеницу.
Первой всегда вставала мама. Она бабочкой в своей цветастой ночнушке быстро вылетала из своего тёплого двойного местечка. Отец покидал тот же кокон, когда на кухне начинал свистеть чайник. Именно этот эмалированный свистун будил его. Мама не снимала с огня чайник – отец снимал его, а для этого ему нужно было встать. Такая вот домашняя традиция. Специально её никто не заводил, так уж вышло само собой со временем. Гремящего будильника у нас не было никогда. У мамы были свои строгие внутренние часы, у отца – чайник со свистком, у меня – дисциплинированная мама. Очень часто я просыпался первым. Но я не поднимался с постели. Я ждал. Мне почему-то очень сильно нравились утренние звуки, их постепенное нарастание. Я лежал в предрассветной темноте с открытыми глазами и слушал. Вступление, как всегда, было за старым диваном, на котором спали мои родители. Он коротко всхрустывал, и мимо моей спальни почти тут же прошлёпывали по голому линолеуму босые мамины ступни. Шлёп-шлёп. Строго, как по нотам, на кухне мама сначала протяжно зевала – потягивалась. Щёлк – включался электрический свет. Потом слышался звук открывающейся и тут же закрывающейся двери в коридор. Пауза – мама вышла. Снова слегка скрипучая дверь открылась и закрылась. Мама вернулась – концерт продолжается. Ещё один протяжный зевок. Зажурчала вода. Зашипел газ. Чиркнула спичка. Дверца холодильника – хлоп-хлоп. Выдвинулся ящик кухонного стола. Ещё один. Ложки-вилки – дзынь-дзынь. Наступает время соло чайника. Обожжённый паром свисток начинает жаловаться – сначала совсем тихо, потом громче, громче, громче. В зале недовольно снова хрустит диван. Чайник уже соревнуется с Соловьём-разбойником – кто громче. По линолеуму тяжело топают отцовские домашние тапочки. Чайник затыкается. «…как мы вам и обещали, дорогие товарищи…» – начинает надсадно хрипеть круглое пластмассовое радио, висящее рядом с окном.
– Юрик, вставай, – это говорит мама, мягко, протяжно, ласково. Потом ещё раза три-четыре: – Юрик, вставай.
Я слышу, как кипяток разливается по бокалам.
Затем отцовское шумное:
– Подъём!!!
Но я не поднимаюсь. Я хочу прослушать весь концерт до конца.
И снова мамино, совсем тихое, хоть и произносится прямо мне в ухо:
– Вставай, сынок. Утро.
Теперь можно и подниматься. Здравствуй, новый день! Счастливый день!
Так было всегда, но не в то утро. Концертная программка была переписана. Хрустнул диван, и я повернулся на бок, лицом к спальному проходу – там вскоре должны были прошлёпать мамины ноги. Но они не показались в положенное время.